Пещера мечты. Пещера судьбы - Владимир Мальцев

Что не меняется, так это чай. Один из главных талисманов моей команды — четырехлитровый алюминиевый чайник возрастом около пятнадцати лет. Заваривать чай в котелке совершенно противоречит всему мироощущению, поэтому чайник необходим. А то, что ему за долгую жизнь пришлось вынести, делает его чуть ли не одушевленным существом, полноправным членом команды. Он выстоял даже во время Ходжаанкамарской эпопеи. Когда после полудневного ожидания очередной попутки грузились во время обеда. В кузов грузовика, в котором на растяжках был закреплен перевозимый электромотор тонны в полторы весом. По дороге все были озабочены тем, чтобы держаться от мотора подальше самим, а также не пускать под него рюкзаки с фотоаппаратурой. Так что мотор лихо отплясывал лезгинку на наспех погруженной посуде с обедом. И когда мы доехали и слезли, единственное, что поддалось восстановлению — чайник. Сплющенный в совершеннейший блин, он был сделан из такого мягкого алюминия, что был легко перекован геологическим молотком в форму не то, чтобы первоначальную, но более или менее отвечающую его определению и назначению как чайника. И с тех пор, несмотря на то, что у него вечно отваливается ручка и кто-нибудь на этом время от времени не слабо обжигается, чайнику прощается все, и не возникает даже мысли о его замене.

Сброска. Восемь километров пешком до Ижбая. Иногда, конечно, на машине, но это уж когда спешить приходится. Пешком проще, а там за полдня попутка всегда найдется.

Сброска сильно зависит от погоды. Если прохладно — она легка и скучна. Если жарко — трудна, но врезается в память надолго. Обычно прогулка с грузом по жаре не доставляет ни малейшего удовольствия, но здесь — дело другое. Ощущение, что в самое пекло пота идет гораздо меньше, чем при спокойном и неторопливом передвижении по пещере, не позволяет воспринимать жару как врага. И иногда это даже становится опасным. Просто можно перегрев схватить, что и происходит весьма регулярно. Хотя в моей группе до критической ситуации дело дошло только однажды. Когда пала Сивая Кобыла.

Я очень надеюсь, что Игорь Турчинов, один из наиболее интересных и вдумчивых украинских спелеологов, и лучших моих друзей, простит меня за этот пассаж, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Когда Игорь единственный раз принял участие в нашей экспедиции (сам он специалист по пещерам Оптимистическая и Поросячка в Подолии), любимым его развлечением в лагере по вечерам было сравнивать устройство и жизнь лагеря в зале Пустынном с устройством и жизнью лагерей в Оптимистической, ставящихся в зале Сивая Кобыла. Понятно, что когда по три раза за вечер в исполнении Игоря звучала ария «Вот у нас на лагере Сивая Кобыла, а кстати, я уже рассказывал, почему он так называется?», никак иначе, чем Сивой Кобылой его уже никто не называл. Опять же повторю: не из желания его обидеть — просто нельзя таким обстоятельством не воспользоваться. И окончательно закрепилось сие прозвище именно когда Игоря хватил такой перегрев за километр до Карлюка, что его пришлось долго уговаривать идти дальше, а потом просто разгрузить и вести чуть ли не под руки. На фоне начинающих ощущаться симптомов серьезного перегрева и у всех остальных. И выглядело это именно так, как валится от усталости старый заслуженный конь — просто ложится на землю и грустно сообщает, что вы, ребята, идите, а я как-нибудь потом доползу. А Игорь отнюдь не слабак — просто привык к несколько иному. Когда я был у него в гостях в пещере Поросячка, мы вполне даже поквитались — двенадцатикилометровый ночной галоп к поезду сквозь свекловичные поля и дождь со снегом уложил меня с такой простудой и температурой за сорок, что в Тернополе он меня под руки пересаживал на другой поезд.

Между прочим, между украинскими спелеологами и московскими есть одно очень интересное сходство, оно же различие. Лабиринтовые пещеры Подолии настолько похожи на наши родные подмосковные катакомбы и по размерам, и по структуре, и по психологическому климату в группах, что можно только удивляться. Но катакомба — это катакомба, а пещера — все-таки пещера. И если москвичи, взрослея и начиная лазить в пещеры, с катакомбами расстаются, то на Украине (кроме Крыма) истинно катакомбенный дух не выветривается даже из спелеологов старшего поколения. В мельчайших деталях.

И одним из следствий этого было то, что желудки наши, воспитанные на домашних настойках и грузинских винах, не приняли привезенной Игорем бутыли отборного коньяка «три буряка» (то есть свекловичного самогона высшей пробы). Ни в качестве наркомовских, ни в качестве послевылезальной плюшки. И пришлось бедняге везти бутыль обратно в славный город Львов.

Дерево. Тень. Здоровенная раскидистая шелковица, под которой сходятся три проселочных дороги. Здесь и будем ловить машину. До Ижбая — всего метров сто, но эти сто метров — по тому же пеклу, и даже налегке уже кажутся непроходимыми. Конечно, если за полчаса не погрузимся и не уедем — успеем оклематься, оставим дежурного и пойдем в гости. Но до того — только лежать и наслаждаться тенью. Не замечая никаких мух. И рассматривая единственное, что здесь наличествует кроме выжженной земли и подгорелого навоза — всяких сбившихся в тень насекомых.

Интересная вещь — насекомые пустыни. В горах, даже низко, есть тень от скал. Здесь же, кроме как под отдельными посаженных человеком деревьями и редкими кустиками верблюжьей колючки, тени нет совсем. И вся живность к этому приспособлена. У любого жука или муравья ноги имеют совершенно несусветную длину, а задница завернута вверх. Как для того, чтобы быстро пересекать открытые участки, так и для того, чтобы туловище ни в коем случае не касалось раскаленной земли, на которой летом впору жарить яичницу. Даже более крупные животные, типа изредка встречающихся ящериц, другие. Сто метров в горы — и там в основном живут агамы, которые хоть и корявы, и похожи внешне на каких-нибудь динозавров, разве что ростом поменьше, но по повадкам и стати — обычны. Здесь чуть ли не единственная ящерица — круглоголовка. Не бегающая, а именно прыгающая на своих длинных ногах с задранным кверху и даже закрученным колечком на спину непропорционально коротким хвостом. Единственная живность, ведущая себя привычно — та, что выходит из нор только весной или по ночам: змеи, тушканчики, черепахи.

Кстати о змеях. Вообще-то Кугитанг — признанный змеюшник, причем ядовитых змей здесь гораздо больше, чем безобидных. В большом ассортименте: гадюки, эфы, кобры, гюрзы, щитомордники. Но если их не искать специально, на глаза они попадаются чрезвычайно редко. Изо всей моей команды не более половины видели хоть по разу какую-нибудь змею. Насекомая сволочь гораздо неприятнее, а часто и опаснее. Паук каракурт здесь вовсе не редкость, а всяких скорпионов и прочих фаланг — в хороший сезон просто тучи. Однако тоже — не настолько они опасны, насколько неприятны. Самая жуткая паника, возможная на Кугитанге, возникает, если ночью в палатку залезает фаланга. Воздействие этого огромного, жуткого с виду, но достаточно безобидного паука изумительно. Самый крепкий мужчина, проснувшись от того, что по лицу пробежала такая тварь, будит своим воплем все окрестности. Причем ничем ее, гаду, не прихлопнуть — скорость и маневренность страшные, поэтому вся палатка немедленно эвакуируется.