«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

Пока же вернемся к пыпинскому изданию диссертации старшего кузена.

Если кто и не помнил о том, кто автор книги, то фамилия издателя ясно на него указывала. И вот уже в третьем номере «Современника» за 1865 г. было помещено объявление, что «в книжном магазине, при главной конторе редакции “Современника” в С.-Петербурге, на Невском проспекте, против Николаевского (Аничкова) дворца, в доме № 64 (Меншикова) продаются следующие книги…». Седьмым номером шли «Эстетические отношения искусства к действительности. СПб., 1865, Ц. 75 к., вес за 1 ф.». В том же номере публиковалась статья М.А. Антоновича «Современная эстетическая теория», посвященная книге безымянного мыслителя.

Публика могла думать, что ситуация опального мыслителя меняется. Однако это был либо недосмотр начальства, либо попытка показать вредный пафос автора.

Буквально в самом начале статьи критик «Современника» заявил: «Первое издание этого сочинения было отпечатано в 1855 году, и этот год нужно считать эпохой в истории наших литературно-эстетических воззрений; в этом году и в этом сочинении в первый раз были высказаны, доказаны и развиты те эстетические воззрения, которые в настоящее время получили право гражданства и почти исключительное господство в нашей литературе»[346]. В апрельском номере «Русского слова» появилась статья В. Зайцева, первые слова которой перекликались со словами его постоянного оппонента из «Современника»: «Мне особенно приятно поговорить с читателем об одной небольшой книжке, где, десять лет тому назад, были изложены главные основания того взгляда на искусство и отношение его к действительности, которому мы следуем»[347]. В следующем номере этого же журнала была помещена знаменитая статья Писарева «Разрушение эстетики», дававшая свою трактовку диссертации Чернышевского. В мае журнал «Книжный вестник» помещает в разделе «Дополнение к прежней библиографии» сообщение под номером 372 о выходе книжки с такой преамбулой: «В этой брошюре изложены основания реальной эстетической критики, обусловливаемой духом нового времени, неумолимо рвущейся в жизнь и отстранить которую невозможно, несмотря ни на какие усилия отживающих эстетиков старой школы»[348].

Одновременно второе издание книги Чернышевского вызвало и нападение со стороны либерально-охранительской части русских литераторов. В мартовском номере «Отечественных записок», в разделе «Литературная летопись», после извещения о выходе книги «Об эстетических отношениях (!) искусства к действительности» следовало краткое редакционное примечание: «Грустное впечатление производит это второе издание “Эстетических отношений”. И нужно бы сказать, что теория сапогов, которые лучше Шекспира, а также много других положений, теперь совершенно ясных, кроются в упомянутом нами сочинении, как принципы еще несмелые и едва появившиеся на свет божий – но мы отлагаем до другого раза»[349]. И действительно, вскоре журнал публикует подряд пять статей известного в 60-е годы сторонника «чистого искусства» Николая Соловьёва под общим заглавием «Вопрос об искусстве». Две из них специально посвящены подробнейшему разбору диссертации Чернышевского, причем главный тезис автора, определяющий весь пафос его сочинения, следующий: «У искусства, можно сказать, не было еще такого сильного врага, как автор “Эстетических отношений”»[350]. В свою очередь, славянофильская газета «День» публикует статью (1865, № 27 и 30) своего постоянного сотрудника, беллетриста и публициста Н.М. Павлова (под псевдонимом «Н. Б.»), полную сарказма по поводу влияния эстетики Чернышевского на современный литературный процесс: «Эта книга для реалистов составляет нечто более священное, чем алкоран для мусульманина» (№ 27, с. 645). А в апрельской «Библиотеке для чтения» (1865, № 7 и 8) почвенник Н. Страхов печатает свою статью о романе «Что делать?», которую он начинает с пространной цитаты из статьи, помещенной в газете «День», и далее, анализируя роман, на его материале пытается показать «пороки и недостатки» эстетической системы революционера-демократа. В этом же году, по сути вступая в полемику с идеями Чернышевского, «Московские ведомости» М. Каткова дали ряд передовых статей, посвященных прославлению русского самодержавия, которому русский народ «сознательно и доверчиво» вручил все свои политические права[351]. Ведь не надо забывать, что в хорошо, по всей видимости, известном современникам приговоре Чернышевскому главная его вина была обозначена как «злоумышление к ниспровержению существующего порядка»[352].

Сразу, однако, все желающие высказаться не успели. Еще года два или три продолжались споры вокруг второго издания диссертации. Так, самый первый оппонент Чернышевского Е.Н. Эдельсон в своей работе «О значении искусства в цивилизации» хотя и утверждал, что «это странное сочинение запутало все эстетические понятия», ибо в нем «скрывалось явное и полное пренебрежение ко всякой художественной деятельности», тем не менее понимал и признавал за диссертацией то достоинство, что она «ясно и последовательно развивает известное учение, которое таким образом получило окончательное выражение, формулировалось так ясно и положительно, что с ним можно считаться»[353]. Напротив, поэт К. Случевский просто заявил, что «вся гибельность влияния Ч. (так он обозначал запретное имя. – В. К.) была в оглуплении людей»[354]. В 1867 г., следом за этими двумя работами, вышла книжка некоего А. Немировского «Наши идеалисты и реалисты», в которой он сделал попытку примирить враждующие стороны, но о диссертации говорил скорее негативно. И уже в 1868 г. перешедшие к тому времени в руки Некрасова «Отечественные записки» публикуют статью молодого сотрудника журнала, позитивистски настроенного А.М. Скабичевского, в которой тот оправдывал теорию Чернышевского, уверяя, что она доказывает «не ничтожество искусства вообще, а ничтожество его в таком только случае, если мы будем смотреть на него с узкой точки зрения старой эстетики»[355].

Таким образом, «юбилейное» издание диссертации (спустя ровно десять лет после первой публикации) явилось своего рода поводом, чтобы помянуть мыслителя-каторжанина и снова задать свои вопросы теории, которая столь явно вызывала интерес всех направлений русской общественной мысли.

Чем знаменательны эти споры? Прежде всего, они говорят о жизненности той самой теории, которая при первом своем появлении была названа «мертвечиной» и которой в силу этого предрекалось быстрое забвение. Более того, обсуждение диссертации после расправы правительства с ее автором демонстрировало противостояние значительной части общества явно выраженному велению правительства забыть и вычеркнуть из жизни весь комплекс идей и настроений, связанных с именем Чернышевского. Даже нападавшие на диссертацию демонстрировали тем самым неповиновение привычной для самодержавия попытке административными мерами решить теоретический спор. Хотя вмешательство самодержавия как раз и означало, что спор этот перерос теоретические и тем более сугубо эстетические рамки. С положительным ли, с отрицательным ли знаком, но все спорившие отмечали, что диссертация безымянного автора явилась событием в духовной жизни русского общества.

Историк русской общественной мысли