Возвращение мастера и Маргариты - Мила Бояджиева

Должен признаться - тревога и страх навалились небывалые. Ты знаешь, какие глаза у потерявшихся в толпе собак. У меня такие же - больше смерти, больше всего, что можно вообразить ужасного, я боюсь потерять тебя.

Пишу, а ухо прислушивается. Вот сейчас зашуршат камешки на дорожке, скрипнет крыльцо и распахнется дверь. Я схвачу тебя в охапку и буду бубнить в пахнущие дождем волосы: никогда, никогда не отпущу. Вместе - мы можем дышать, видеть, мыслить только вместе...

Какая-то непонятная тревога подсказывает мне, что надо завершить мою сагу, хотя бы наскоро договорить до конца. Так много исписанных листов, такая долгая, долгая история...

Варюша солгала в письме к Льву - не было в ее жизни никакого Федора. Федор Митьков проживал в коммунальной арбатской квартире и даже делал одинокой соседке определенные знаки внимания, которые остались ею, умевшей любить только одного мужчину, незамеченными. Кто-то из умных отметил, что на свете много женщин, у которых не было ни одной любовной связи. Но лишь у единиц она была только одна. К эти избранным относилась Варя.

Уже тогда моя волевая бабушка проявила силу характера, о наличие которой не подозревала. Свою жизнь она считала изломанной. Голос так и не вернулся, анкета дочери врага народа не способствовала служебному процветанию. Варвара Николаевна сочла необходимым освободить любимого человека от ответственности за себя и сочинила историю с Федором. И Левушка поверил.

Мой дед Лев Всеволодович не погиб от горя, хотя и переживал потерю семьи очень тяжело. Во время войны он руководил в тылу большим военным заводом, новой семьей не обзавелся.

Они все-таки встретились в Москве - моя бабка, дед и мой будущий отец - тридцатилетний Михаил Львович. Знаешь, где произошла эта встреча? В театре Оперетты, куда пригласила вернувшегося в столицу Льва Всеволодовича моя бабушка. Варюше уже было далеко за шестьдесят - худенькая женщина с гимназическим румянцем на припудренных скулах. Знаешь, бывают такие старушки, словно из "Сказки о потерянном времени" - наспех загримированные "под старость" девочки. Она много говорила, боясь выдать свое волнение и разреветься прямо в знакомом фойе или во время бала, кружащего на сцене. Тайно сосала валидол, старалась сосредоточиться на промахах новой костюмерши, но видела другой вечер - "Графа Люксембурга", свою руку на высоком животе и строгий профиль Левы в отсветах рампы. Его русую прядь на высоком лбе, глаза голубые и ясные, умеющие видеть светлые дали. И еще вспоминала первомайскую ночь на крыше, опьяняющую вседозволенность молодости и любви.

"И хочется знать, что ждет впереди, и хочется счастья добиться..."

- Я ни в чем не виню тебя, Левушка, - шепнула она, сжав в темноте его сухонькую, в ручейках вздувшихся жил руку. - Никогда не винила. Клянусь всем, что свято в моей жизни. И тем вечером на крыше. Такая уж получилась жизнь...

Лысый старик, явно больной, плохо ухоженный, заплакал. На сцене кокетничала Адель, играя веером, задирая ажурные юбки, а веселые, как дети, люди пели, приплясывая в такт: "За что, за что, о боже мой, за что, о боже мой!..."

Эта встреча была последней. Вскоре Лев Всеволодович умер. Мишенька стал взрослым и женился на моей маме. А дальше... Дальше ты знаешь...

Для меня так и осталось загадкой, чья рука занесла топор над головой Николая Жостова - стукачка Клавдия, кровожадная система, отверженный им Бог? А может быть, прадед явился истинным участником подлинного антиправительственного заговора? Я знаю точно одно - он сумел победить своего Гнуса.

Архитектор Иофан работал еще много и плодотворно. Но Дворец Советов он так и не построил. В разгар войны стальной каркас сооружаемого Дворца демонтировали и пустили на строительство мостов, имевших важное стратегическое значение. В послевоенные годы распространился слух о том, что на этом месте проходят пласты известнякового отложения, сползающие к реке. Любое здание, выстроенное тут, рухнет или станет жертвой селевых потоков, плывущих под подошвой заложенного фундамента. Во всяком случае, Сталин к мысли о продолжении строительства Дворца, увенчанного гигантской статуей Ленина, уже не вернулся.

А мой странный отец рассчитал точно, как можно вновь поставить на месте возведенного им бассейна тяжелое здание Храма. Тогда еще, в восьмидесятых. Он с улыбкой счастливого юродивого говорил мне, что непременно взорвет бассейн и возродит Храм. Мысль эта казалась мне странной.

Думаю, он сильно бы удивился, доведись ему сегодня взглянуть на памятные места. Представь: всех выпустили на экскурсию у возрожденного Храма. Они удивленно выходят из туристического автобуса - Жостов, Сталин, Архитектор, и отец Георгий и Лазарь Каганович, стоят и смотрят, а за ними огромная толпа. Кто крестится, кто смеется, кто бранится, кто плачет...

Маргарита, ты думаешь, они поняли бы? А что, что, что именно поняли бы они? Что должен понять я?

Порой мне кажется, что я упускаю самое важное. Я вырос, я стал взрослым, но я так ничего и не понял! Не стал ни другом, ни врагом, ни верующим, ни атеистом - я заблудился...

... Жил-был хлипкий интеллигент из тех, кто все время извиняется, когда в автобусе ему наступают на ногу и подставляет вторую щеку, когда на одной уже багровеет фингал. Он верил в просвещение и добро, в высшую миссию людней образованных - вывести к свету народ. Тот самый народ, который эти поводыри общества и вожди социального прогресса, предали и мучили семьдесят лет.

Он что-то делал, честно и взахлеб, стараясь изо всех сил. И вот его обманули и оскорбили в самых высоких чувствах. Нет, бороться он не стал, но и с второй щекой к обидчику не совался. Решил: самое правильное отстраниться от того, что не можешь ни постичь, ни исправить. От того, что заставляет звереть и сжимать кулаки. Он спрятался от людей, потому что теперь знал - они разные. Не просто умные и дураки, симпатичные и противные, а СОВСЕМ разны. То есть, среди человекообразных особей попадаются такие, которые не имеют ни какого отношения к человечеству. Иное племя - нелюди. Ты понимаешь? Нелюди, добыча Гнусов, победившие Гнусарии.

Спрятавшийся в этих забытых Богом краях, мозгляк ненавидел выродков и, хуже того, понимал: пока не сгинет племя монстров, ничего путного не вырастет на его земле. Они будут топтать слабенькие ростки, пробивающиеся к жизни из высохшей, истощенной почвы. Будут глумиться над его святынями, распинать его Бога...

А как справиться с бедствием, не замарав рук, как преступить заповедь "не убий"? Он боялся ошибки, боялся невинной крови, боялся своей слабости слабости сомневающегося.

Однажды все перевернулось. Рассыпанные частицы хаоса собрались воедино, образовав вселенную. В центре Вселенной воссияла Любовь и все стало вращаться вокруг, преображенное ее теплом и светом.

Я понял, в чем состоит Правда.

Почему булгаковский Воланд, прощаясь с Москвой на крыше дома Пашковых, смотрел на закат и не заметил ни Храма Христа Спасителя, ни Дома сатаны искусителя? Ведь когда бы не состоялось это прощание, оба они или только один из архитектурных противников должен был возвышаться перед его глазами. - Гонец справедливости, воитель возмездия, сделал лучшее, что мог, главное, что стоило его внимания - он нашел настоящую, верную, вечную любовь и спас ее. И не заметил прочей суетной возни. Это ответ, моя Маргарита?..."

Глава 32

На закате солнца высоко над городом на крыше Дома находились пятеро. Они не были видны снизу, с улицы, а группа слежения в чердачной башне Президентского отеля ошибочно принимала их за строительных рабочих. Оранжевые комбинезоны и каски смущали и снайперов, находящихся в голове статуи. И те и другие были ориентированы на устранение террористов, державших целые сутки в напряжении власти столицы.

В надлежащих организациях осмыслили сигналы, поступившие от жильцов Дома. Подозрительную квартиру посетили "пожарники", поскольку вентиляционное отверстие на крыше из этого стояка постоянно дымило, что и явилось поводом для внимательного осмотра комнат. Двери названной квартиры стояли нараспашку и оба лифта были задействованы - грузчики перетаскивали имущество нового директора фирмы "Хайр-интернейшенел".

Филиал всемирно известного салона, как стало известно потрясенной общественности, открыл на Бульварном кольце внезапно разбогатевший вокзальный парикмахер Хачик Геворкян. У Георгия Георгиевича нежданно-негаданно обнаружился престарелый родственник-миллионер, владеющий салонами красоты по всему свету. Предчувствуя кончину, старый армянин благословил единственного наследника на продолжение фамильного дела и подарил квартиру в большом московском Доме против Кремля, в котором когда-то проживал его свояк - Лазарь Каганович. Жилплощадь американец полностью отреставрировал в качестве сюрприза за свой счет. Неисповедимы пути Господни, неописуема широта кавказской щедрости!