Аламут - Владимир Бартол

Эмиссары поклонились и ушли.

Эмир опустился на мягкие подушки, налил себе полный кубок вина и выпил его одним махом. Его лицо просветлело. Он хлопнул в ладоши. Из-за занавеса вышли две прекрасные молодые девушки-рабыни. Они сели рядом с ним и обняли его. Вскоре Аламут и его жестокий хозяин были забыты.

Напротив, его люди тем более оживленно обсуждали опыт трех эмиссаров в Аламуте. Новость пронеслась по всему лагерю, как циклон. Когда Абу Джафар и его помощники вышли из шатра эмира, друзья засыпали его вопросами. Он поднес палец к губам и прошептал, что эмир дал им строгий приказ молчать обо всем как в могиле. Это означало, что офицеры удалились в отдельный шатер, выставили перед входом охрану, а затем часами подробно обсуждали все, что смогли рассказать эмиры.

Военнослужащие по-своему обсуждали события в Аламуте.

"Хозяин Аламута может быть настоящим пророком. Он начинал с горстки людей, как и Мухаммед. Теперь в его рядах сражаются тысячи".

"Исмаилиты - приверженцы партии Али. Разве наши отцы не были такими же? Почему мы должны воевать с людьми, которые остаются верными учениям своих и наших отцов?"

"Пророк не был так могуществен, как хозяин Аламута. Конечно, он мог путешествовать в рай. Но мог ли он также отправить туда других, живых?"

"Они сказали, что оба юноши, покончившие с собой в присутствии наших эмиссаров, уже побывали в раю. Иначе как бы они могли пойти на смерть с таким энтузиазмом?"

"Сколько я живу, никогда не слышал ни о чем подобном. Есть ли смысл нам сражаться с таким могущественным пророком?"

"Можно подумать, что исмаилиты - турки или китайцы, раз султан объявил им войну. Они такие же иранцы, как и мы, и хорошие мусульмане".

"Великий визирь хочет вернуть расположение султана. Поэтому он послал нас напасть на Аламут, чтобы выглядеть важным и нужным. Мы уже сталкивались с подобными делами. Мы не вчера родились".

"Это счастье, что наш эмир такой умный человек. Он никуда не торопится. Когда станет холодно, мы просто уедем в свои зимние кварталы на юге".

"Конечно, было бы глупо сражаться с врагом, которого никто не ненавидит".

Бесшумно поднявшись на большой помост, они проводили Хасана в его покои. Верховный главнокомандующий был явно измотан. Он сбросил с плеч белый халат и прилег на подушки.

Большой помост остался стоять.

"Знаете, кого мне не хватает сегодня здесь?" - сказал он, наконец нарушив молчание. "Омар Хайям".

"Почему именно он?"

"Я не могу сказать точно. Я бы просто хотела поговорить с ним".

"Тебя мучает совесть?"

Бузург Уммид бросил на него пронизывающий взгляд.

Хасан инстинктивно поднялся. Он с любопытством посмотрел на величественный помост. Он не ответил на вопрос.

"Знаешь ли ты, что в ту ночь, когда ты отправился в сад, где находилась молодежь, я предложил Абу Али убить тебя и сбросить с башни в Шах-Руд?"

Хасан инстинктивно схватился за рукоять своей сабли.

"Да, я что-то подозревал. Почему вы не осуществили свой план?"

Бузург Уммид пожал плечами. Абу Али мог лишь ошеломленно смотреть на него.

"До сих пор я жалею, что не выполнил его".

"Видите? Наверное, поэтому мне так не хватает Омара Хайяма. Но не думайте, что это потому, что я боюсь. Просто мне хочется с кем-нибудь хорошо поговорить".

"Говорите. Мы будем слушать".

"Позвольте мне задать вам вопрос. Является ли восторг ребенка от его красочных игрушек настоящей радостью?"

"К чему опять эти отступления, ибн Саббах?" Бузург Уммид сказал с явным раздражением. "Просто скажи нам прямо, что ты собирался сказать".

"Ты сказал, что выслушаешь меня".

Голос Хасана снова стал твердым и решительным.

"В мои намерения не входило оправдывать свои действия. Я лишь хотел объяснить их вам. Очевидно, что восторг ребенка от его красочных игрушек так же искренен, как и удовольствие взрослого мужчины от денег или женщин. С точки зрения любого человека, любое удовольствие, которое он испытывает, - это настоящее, неподдельное удовольствие. Каждый из нас счастлив по-своему. Поэтому если перспектива умереть для кого-то означает счастье, он будет радоваться смерти так же, как другой радуется деньгам или женщине. После смерти нет сожалений".

"Лучше живая собака, чем мертвый король", - пробормотал Абу Али.

"Собака или король, им обоим придется умереть. Лучше уйти королем".

"Раз уж ты взял на себя эту власть, то можешь сказать, что правишь жизнью и смертью", - сказал Бузург Уммид. "Но я лучше стану собакой на дороге, чем погибну, как погибли два твоих федаина".

"Вы меня не поняли, - ответил Хасан. "Кто-нибудь прописал вам такую смерть? Ваша ситуация бесконечно далека от их. То, что для них было вершиной счастья, для вас - ужас. А можете ли вы быть уверены, что то, что для вас является вершиной счастья, для кого-то другого не станет ужасом или не будет рассматриваться с другой точки зрения? Никто из нас не может оценить свои действия со всех точек зрения. Это исключительно удел всевидящего бога. Так даруй же мне, чтобы каждый был счастлив по-своему!"

"Но ты намеренно обманул федаинов! Откуда у тебя право так обращаться с преданными тебе людьми?"

"Я принимаю это право, зная, что верховный девиз исмаилитов верен".

"И вы можете говорить о всевидящем боге практически на одном дыхании?"

При этих словах Хасан выпрямился. Казалось, он вырос на целую голову.

"Да, я говорил о каком-то всевидящем боге. Ни Иегова, ни христианский Бог, ни Аллах не смогли бы создать мир, в котором мы живем. Мир, в котором нет ничего лишнего, в котором солнце одинаково ласково светит тигру и ягненку, слону и мухе, скорпиону и бабочке, змее и голубю, кролику и льву, цветку и дубу, нищему и королю. Где справедливые и несправедливые, сильные и слабые, умные и глупые становятся жертвами болезней. Где счастье и боль слепо разлетаются на четыре ветра. И где всех живых существ ждет один и тот же конец - смерть. Разве вы не видите? Вот бог, чьим пророком я являюсь".

Собравшиеся на помосте инстинктивно отступили на несколько шагов назад. Так вот в чем заключалась суть этого странного человека, вот то "безумие", та жгучая убежденность , которая безошибочно привела его к тому месту, где он сейчас стоял? Значит, втайне он действительно считал себя пророком? А все его философствования были лишь приманкой для умов сомневающихся? А может быть, и для него самого? Значит, в своей вере он был ближе по духу к своим федаинам, чем к лидерам исмаилитов?