Андреевское братство - Василий Звягинцев

Потом пришлось деликатно, но решительно освободиться и даже пояснить, что почем.

Тем более что снаружи наконец началось. Я высунулся в боковое окно. Две редкие цепочки латышей добрались, маскируясь и прижимаясь к стенам, до парадного входа (сняв, очевидно, предварительно внешние посты охраны) и заколотили прикладами в толстые двери.

На их месте я сразу, не давая гарнизону времени опомниться, взорвал бы дверь гранатами или динамитным зарядом. Это дало бы серьезные тактические преимущества и нейтрализовало внутреннюю охрану, если она сосредоточилась в тамбуре и рядом.

Теперь же нападающие потеряли темп. Впрочем, другие штурмовые группы уже успели окружить здание и по общему сигналу предприняли атаку сразу со всех направлений.

Зазвенели разбиваемые стекла окон первого этажа, с противоположной стороны здания кто-то сдуру или по необходимости первый раз выстрелил. И пошло!

…Я еще раздумывал, чем такое начало для латышей чревато, когда ответ прояснился сам собой.

Парадная дверь то ли не была заперта вообще, то ли ее быстренько открыли. Два десятка бойцов штурмовой группы разом ввалились внутрь.

Дальнейшего я не видел, мог только догадываться по едва слышным звукам. Но догадаться было нетрудно.

Пока с заднего фасада здания громыхали беспорядочные выстрелы (что и нормально — атакующие, видимо, лезут в окна довольно высокого цокольного этажа, немногочисленные защитники отстреливаются как и из чего могут), внутри посольства решительные события уже начались.

Во время непродолжительных, но напряженных занятий с Александром Ивановичем я научился различать отчетливый дробный перестук автомата «АКСУ», и когда его услышал, то понял, что очередная авантюра товарища Станислава, или господина Сиднея, благополучно закончилась для него неудачей. Слишком деловито и спокойно звучали доносящиеся сквозь толстые стены очереди. Так стреляют люди, которым некуда спешить. Отдельные хлопки драгунских винтовок и звонкие очереди длинноствольных «маузеров» на этом фоне звучали неубедительно.

Я представлял происходящее так, будто сам находился в здании посольства.

Штурмовые группы проникли в здание, в его обширный холл перед парадным входом, и сзади в длинный, пересекающий первый этаж коридор.

Сопротивления им не было оказано специально, а потом на четырех дубовых лестницах и окружающей холл галерее вспыхнули яркие аккумуляторные фонари и ударили короткие, предписанные уставом очереди в два-три патрона, которые с расстояния в несколько метров все шли в цель.

Стрелять снизу вверх, в растерянности и панике, против слепящего света — практически безнадежно.

Думаю, поняли это и Станислав, и Людмила. Только отреагировали по-разному. «Англичанин» вскочил, вопреки моему предупреждению, яростно ударил ногой по тонкому металлу капота и заорал, адресуясь к залегшему с незначительным резервом за парапетом ограды латышскому ротному:

— Вперед, вперед, вашу мать, к окнам, гранатами — огонь!

Команда разумная, но запоздалая. Им бы с этого начать… А Людмила, наоборот, вцепилась мне в плечо.

— Скорее за руль, заводи, назад…

Заводить было незачем, мотор и так работал на холостых оборотах, но идея была здравая, только вот… Дверцу я открыл и уже поставил ногу на подножку. Одновременно увидел, как из распахнутой двери парадного начали высыпаться уцелевшие латыши, которым идея участия в ночном бою внутри незнакомого, пугающе-запутанного лабиринта лестниц, коридоров и комнат показалась совсем не заманчивой.

А тут вдруг, снова без всякого предупреждения, из-за деревьев парка ударили сосредоточенным огнем автоматы группы тыловой поддержки защитников посольства. «Засадный полк воеводы Боброка», можно сказать.

— Ну нельзя же так подставляться, — просто в азарте болельщика заорал я Станиславу. — Что ж вы, кретины, снова без разведки?!

Здесь не было такой вакханалии огня, как на Лубянской площади. Зашедшие в тыл латышам автоматчики стреляли короткими, сухо потрескивающими очередями, которые на удалении в сотню метров звучали совсем не страшно. Но зато огонь велся прицельно и, я бы даже сказал, беззлобно. Как в тире.

Судя по вспышкам и алым цепочкам трассеров, в парке нападающих поджидало всего человек десять, но хорошо умевших стрелять и не испытывавших нехватки в боеприпасах. Позиция у них тоже была идеальная. Толстые, в обхват деревья надежно защищали от ответных выстрелов, если бы таковые и последовали, никто не показывался на открытом месте, а перебежки, если они и были, совершались стремительно, где-то чуть выше уровня земли. Даже я, находясь вне простреливаемой зоны и имея возможность наблюдать сравнительно спокойно, ничего и никого не видел.

Потери отступающих даже нельзя назвать «тяжелыми». Это был расстрел мало что понимающих и уже неспособных к активным действиям и даже самозащите людей.

Совершенно аналогично той, что уже осуществилась на Лубянке, подготовленная операция. И режиссер у них явно один.

Бежать надо, немедленно бежать, спасая себя и немногих уцелевших в грамотно подготовленной (но только вот беда, без всякого учета реального противника) атаке.

Так я и хотел сказать Станиславу, но не успел. Наверняка посольство защищали отборные профессионалы кадровой белой армии, снабженные самым совершенным оружием, в том числе и приборами ночного видения.

Я даже знал, кто именно здесь был. Виденные мной на полигоне в Харькове рейнджеры Корниловской дивизии. Истинные монахи-рыцари, заслужившие свою схиму в самоубийственных, но победоносных сражениях под Ростовом, Екатеринодаром и Ставрополем еще в восемнадцатом-девятнадцатом годах.

Наверняка одетые в гибкие, непробиваемые даже винтовочными пулями бронежилеты и титановые шлемы-сферы с прозрачными бронещитками, приборами ночного видения и лазерными целеуказателями на лбу, да вдобавок исполненные холодной брезгливой ненависти к любому, носящему пятиконечную звезду на фуражке и цветные клапаны-«разговоры» на груди…

Еще три-четыре минуты, и живых латышей в ближайших окрестностях не останется.

А интересно — уж они-то здесь и сейчас за что воюют? За коминтерновское золото или за право безнаказанно убивать любого и каждого, не принадлежащего к их избранной «прибалтийской расе», при том что сами они своим же собственным народом тоже признаны предателями и ландскнехтами. Судьба, которой не позавидуешь.

Интуиция меня не подвела и на этот раз, только вот я отчего-то не подумал, что и меня касается сейчас ее предупреждение.

Оглушительно, покрывая все звуки ожесточенной перестрелки, из парка ударил противотанковый гранатомет. Совершенно машинально я отшатнулся в глубь машины, шкурой ощутив, что ракета направлена на нас. Как при близком ударе молнии гром выстрела почти совпал с разрывом под радиатором автомобиля. Я почувствовал, как днище машины ударило мне по ногам, толстые хрустальные стекла разлетелись брызгами, а окружающие дома, звездное небо и покрытая антрацитовой грязью брусчатка беспорядочно закрутились вокруг, словно «Испано-Сюиза», подобно истребителю, стремительно пошла в восходящую «бочку».

На какое-то время я если и не потерял сознание, то полностью лишился ориентировки во времени и пространстве.

Длилось это, очевидно, не слишком долго, потому что когда я разлепил чудом уцелевшие глаза, то раньше, чем звук глухих, словно через вату, выстрелов, услышал журчание льющейся на меня жидкости.

«Бензин», — подумал я с ужасом, потому что даже подсознанием помнил, каково это — гореть заживо. Но в следующую секунду сообразил, что это всего лишь вода из развороченного радиатора.

Окончательно пришел в себя и начал карабкаться наружу из кучи мятого металла, в щепу размочаленного дерева, кожаных подушек сидений, в которую превратился роскошный автомобиль, чудо современной техники и дизайна. Левая нога была тяжелая и малоподвижная, словно я ее отсидел.

Станислав, которого я увидел, привстав на четвереньки, был убит на месте. То есть он был настолько мертв, что не потребовалось даже искать пульс или предпринимать еще какие-то уместные в данном случае действия. Конкретно — целыми остались только сапоги и правая рука с зажатым в пальцах цейссовским биноклем.

«И вот все об этом человеке», — пришла отчего-то в голову стандартная фраза из «Тысячи и одной ночи».

А Людмила была жива. Я оттащил ее в переулок. Тут и пригодился шульгинский нож с фонариком. Женщина была в сознании и старалась не стонать, однако, срезав тугие пуговицы, расстегивать которые не было ни времени, ни сил, я увидел, что дело плохо.

Рваная ранка чуть ниже правой груди, судя по всему — осколочная, выглядела не слишком страшно, даже почти не кровила, зато розовая пена пузырилась на губах.