Травяной венок. Том 2 - Колин Маккалоу

– Пойдем в город вместе со мной и поживем в моем доме, – предложил Цицерон, не сдерживая слез; хотя он ненавидел и боялся Помпея Страбона, но не мог устоять перед отчаянием его сына. – Гней Помпей, я встретил Акция! Он приехал в Рим, чтобы поставить здесь свою новую пьесу, а когда возник конфликт между Луцием Цинной и Гнеем Октавием, он заявил, что уже слишком стар, чтобы возвращаться в Умбрию, пока продолжаются кошмарные беспорядки. Я подозреваю, что ему просто нравится эта драматичная атмосфера, переполненная такими страстями! Прошу тебя, приходи и останься у меня на время! Ты достаточно близок с великим Луцилием и получишь большое удовольствие от общества Акция. Это позволит тебе забыть весь ужас.

– Нет, – отказался Помпей, все еще плача, – я поеду домой.

– Со своей армией?

– Это армия моего отца. Она принадлежит Риму. Через несколько часов молодые люди вернулись на виллу возле Коллинских ворот, где была последняя резиденция Помпея Страбона. Ни один из них – и меньше всего опечаленный Помпей – не подумал о том, чтобы установить охрану вокруг этого места – полководец был мертв, а на вилле не было ничего ценного. Вследствие нашествия болезни слуг оставалось очень немного. После ухода Помпея и Цицерона они уложили тело Помпея Страбона на постель, и две рабыни остались дежурить возле него.

Однако возвратившихся юношей вилла встретила пугающей пустотой. Когда они вошли в комнату, где лежал Помпей Страбон, то обнаружили, что он исчез.

– Он жив! – триумфально воскликнул молодой Помпей, и его лицо покрылось румянцем недоверчивой радости.

– Твой отец, Гней Помпей, мертв, – отозвался Цицерон, который не особенно переживал по поводу его смерти, а потому сохранил здравый смысл. – Успокойся и пойдем отсюда! Ты знаешь, что он был мертв, когда мы уходили. Мы обмывали и одевали его. Он был мертв!

Радость исчезла, но нового потока слез не последовало. Вместо этого лицо молодого Помпея окаменело.

– Но тогда что все это значит? Где мой отец?

– Я думаю, что все слуги ушли, даже те, что были больны, – отозвался Цицерон. – Прежде всего пойдем искать.

Но поиски ни к чему не привели, и они не обнаружили ни малейшего намека на то, куда могло деваться тело Помпея Страбона. Молодой Помпей и Цицерон, один все более мрачный, другой все более смущенный, покинули виллу и в раздумье остановились на развилке Номентской дороги.

– Куда мы пойдем – в лагерь или к воротам? – спросил Цицерон.

И то и другое находилось совсем неподалеку. Помпей наморщил лоб, подумал и решился.

– Мы пойдем в его командную палатку. Возможно, солдаты перенесли его, и теперь он лежит там.

Они повернулись и пошли к лагерю, но в этот момент услышали чей-то голос:

– Гней Помпей! Гней Помпей!

Оглянувшись, они увидели, что к ним бежит растрепанный Брут Дамассип, размахивая руками.

– Твой отец! – задыхаясь, проговорил он, подбегая к Помпею.

– Что с ним? – очень спокойно и очень холодно спросил тот.

– Римляне похитили его тело, заявив, что хотят привязать к ослу и протащить по всем улицам! Одна из женщин, что дежурила возле него, рассказала мне об этом. И я, как дурак, тут же бросился бежать, надеясь поймать их. К счастью, я увидел тебя, иначе они, вероятно, сделали бы со мной то же самое. – Он посмотрел на молодого Помпея с таким же уважением, с каким привык относиться к его отцу. – Что прикажешь делать?

– Приведи сюда немедленно две когорты солдат, – отрывисто приказал Помпей, – с ними мы войдем в город и отыщем тело.

Цицерон не знал почему, но Помпей больше не сказал ни слова за все то время, пока они ждали. Последний удар настиг Помпея Страбона, и не стоило сомневаться в том, что таким единственным, остававшимся у них способом, жители северо-западной части города хотели выразить свою ненависть и отвращение к тому, кого они считали виновником своих несчастий. Самые густонаселенные районы Рима брали воду из акведуков, но Верхний Эсквилин, Виминал и Квиринал, как менее людные, вынуждены были обходиться местными источниками и ключами.

Когда Помпей провел свои когорты через Коллинские ворота и вошел на большую рыночную площадь, он обнаружил, что она пуста. Не было ни души и на окрестных улицах, даже на тех, что вели к Нижнему Эсквилину. Один за другим прочесывая все узкие проходы, Дамассип повел когорту к Эггеру, в то время как оба молодых человека с другой когортой отправились в противоположном направлении. Три часа спустя небрежно брошенное тело Помпея было найдено у подножия Альта Семита, возле храма Салуса.[70]

«Ну и ну, – подумал Цицерон, – место, которое они выбрали, чтобы оставить его там, говорит само за себя. Возле храма Доброго Здоровья!»

– Я не забуду этого, – заявил Помпей, склонившись над обнаженным и изуродованным телом своего отца. – Когда я стану консулом и предложу свою программу, ты от меня ничего не получишь, Квиринал!

Услышав о смерти Помпея Страбона, Цинна вздохнул с облегчением. А когда он узнал о том, как тело Помпея Страбона протащили по улицам, то тихо присвистнул. Видимо, не слишком-то хороши дела в Риме, если даже его защитники не пользуются особой популярностью. Не зря он дожидается капитуляции и теперь, кажется, это проблема нескольких часов.

Однако ничего подобного не произошло. По-видимому, Октавий решил сдаться только тогда, когда народ решится на открытый бунт.

Квинт Серторий, который явился в этот день с докладом, имел на левом глазу повязку, набухшую кровью.

– Что с тобой случилось? – испуганно спросил Цинна.

– Потерял левый глаз, – коротко отвечал Серторий.

– О боги!

– К счастью, у меня остался еще один, – стоически отозвался командир легиона, – и я могу видеть собственный меч, так что это не слишком помешает в битве.

– Садись, – приказал Цинна, наливая вина. Он внимательно посмотрел на своего легата, решив про себя, что очень немногое в жизни может вывести Квинта Сертория из равновесия. Когда тот устроился в кресле, Цинна, вздыхая, сел рядом. – Ты знаешь, Квинт Серторий, а ведь ты был абсолютно прав, – проговорил он.

– Ты имеешь в виду Гая Мария?

– Да. – Цинна повертел в руках свой кубок. – У меня больше нет общего командования. О, я пользуюсь уважением среди старших по званию. Но я имею в виду солдат, самнитов и других италийских добровольцев. Они подчиняются Гаю Марию, а не мне.

– Это должно было случиться. Если бы еще существовал тот, даже не столько честный, сколько дальновидный человек, это не имело бы ни малейшего значения. Но это не тот Гай Марий! – Серторий вздохнул, и из-под его повязки медленно выкатилась кровавая слеза. – С ним случилась самая ужасная вещь, которая только могла произойти в его годы и при его немощи – изгнание. Я достаточно видел его, чтобы понять: он только имитирует интерес делу, единственное же, что его беспокоит по-настоящему, так это месть тем, кто повинен в его изгнании. Он приблизил к себе худшего из легатов, которого я когда-либо знал – Фимбрию! Этого волкодава! Что касается его личного легиона, который он называет своей охраной и отказывается считать частью своей армии, то он составлен из целой коллекции гнусных и жадных рабов и вольноотпущенников. От таких солдат не отказался бы ни один предводитель восстания рабов на Сицилии! Но Марий утратил свою умственную проницательность, Луций Цинна, точно так же, как он утратил свою моральную щепетильность. Он знает только то, что это его собственная армия! И я очень опасаюсь, что он намерен использовать ее для достижения собственных успехов, а не для благополучия Рима. Я нахожусь с тобой и твоей армией, Луций Цинна, по одной простой причине – не могу смириться с незаконным смещением консула во время его годичного пребывания в должности. Но я также не могу смириться и с тем, что, по моему мнению, собирается делать Гай Марий, так что это к лучшему, что мы с тобой должны будем действовать сообща.

У Цинны волосы встали дыбом, и он пристально посмотрел на Сертория со все возрастающим ужасом.

– Ты имеешь в виду, что он собирается устроить кровавую бойню?

– Я в этом убежден. И не думаю, что кто-нибудь сможет его остановить.

– Но он не должен так поступать! Крайне важно, чтобы я вступил в Рим как законный консул, как миротворец, предотвративший дальнейшее кровопролитие, как человек, который пытается помочь нашему бедному городу обрести былое величие.

– Желаю удачи, – сухо сказал Серторий и встал. – Я буду в лагере Марция, Луций Цинна, и пока намереваюсь оставаться там. Мои люди преданы мне, так что можешь на них рассчитывать. И я поддерживаю восстановление в должности законно избранного консула! И не поддержу ничего из того, что предпримет Гай Марий.

– В любом случае оставайся в лагере Марция. Но, умоляю тебя, появись, как только начнутся какие-нибудь переговоры!

– Не беспокойся, я не допущу никакого провала, – заверил Серторий и вышел, все еще вытирая левую щеку.