Возрожденные полки русской армии. Том 7 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начали выгружаться. Миша с трудом передвигал ноги, мы вели его под руки.
Так как город Екатеринодар для нас троих был совершенно незнаком, то решено было, что Миша с В.А. (его женой) останутся в зале 1-го класса, а я пойду на разведку.
Трамвай привел меня на угол Екатерининской и Красной улиц. Был яркий солнечный день. На Красной, по которой я свернул, двигалось много народу, особенно военных; пестрели всевозможные формы. Здесь я впервые увидел корниловцев в их причудливо кричащей форме, марковцев в черном, шкуринцев в волчьих папахах с хвостами, черкесов с зелеными повязками через папаху и пр.; у всех на рукавах красовались углы из национальных лент, обращенные вершинами книзу, – символом добровольчества.
Откуда взялись эти формы, эти невероятные сочетания малинового цвета с белым, черного с красным, эти черепа, скрещенные кости, смесь кавалерийских отличительных знаков с пехотными и прочие невиданные эмблемы, – невольно подумал я. Мне, свежему человеку, показалось, что каждый носит здесь ту форму, которая ему больше нравится.
Не прошел я и двух кварталов, как встретил нашего Пильберга. Его гордая осанка и манера ходить при значительном росте и богатырской комплекции сразу бросалась в глаза. Правая рука у него была на перевязи: оказывается, 1 октября, будучи помощником командира какого-то пластунского батальона, он был ранен ружейной пулей в кисть правой руки с раздроблением костей. Вид у него был, как всегда, молодцеватый и бодрый. Теперь он лечился в госпитале, помещавшемся в здании мужской семинарии.
После взаимных приветствий я изложил ему наше положение. «Мишу мы устроим в госпитале, а тебя тоже устроим… Хочешь, я тебя познакомлю с очень милой семьей». Я стал отказываться: сейчас не время, в другой раз, Миша ждет на вокзале и пр. «Ну хорошо, тогда пойдем ко мне». Я согласился, и мы пошли.
«Вот мы и пришли», – сказал он, входя в подъезд одного дома. Я машинально поднимался за ним.
Дом, в который мы пришли, сыграл крупную роль в судьбе многих эриванцев, и все мы, в нем жившие, навсегда сохраним в памяти все то светлое и хорошее, что мы видели от дорогих и благородных хозяев этого дома, и запечатлеем в сердцах своих их имена.
После коротких рекомендаций я получил приглашение остановиться в имеющейся свободной комнате еще с одним офицером, прибывшим с фронта; затем мне были сообщены часы обеда, завтрака и чая и тем самым давалось понять, что я желанный гость.
«Как тебе не стыдно, Густав…» – говорил я, выходя уже на улицу. «Ничего, это свои люди, увидишь сам». Через два дня действительно я увидел, что люди не только свои, но ближе всяких родных, так далеко простиралась их заботливость и внимание ко всем нуждам офицера, находившегося у них в доме; а таковых постоянно было не меньше 8 человек. Потом уже, когда прошло довольно времени, когда многие из нас перешли по ту сторону бытия, когда в доме менялись лица офицеров, но не количество, надо мной любили подсмеиваться, и обыкновенно за столом задавался вопрос: «А скажите, пожалуйста, кто помнит, сколько дней мы были с Костей «на вы»?» В результате горячих споров на эту тему единогласно решили (а за столом бывало обыкновенно не менее 20 человек), что не больше одного дня.
С полковником Пильбергом мы пришли на вокзал, с тем чтобы перевезти Мишу в госпиталь. Миша был из рук вон плох, он мало говорил, а от высокой температуры у него текли слезы. Когда мы уже готовы были тронуться, я увидел знакомое лицо офицера, а Густав произнес: «Вот и Кумпаниенко, он только что вернулся из плена». Поручик Кумпаниенко предложил свои услуги в деле устройства Миши в госпиталь, ибо в госпитале, помещавшемся в N, его родственница была сестрой милосердия. Решено было везти его туда.
Госпиталь произвел на меня тягостное впечатление. Грубые сенники, такие же подушки, невероятно застиранное белье, растерянность персонала, не справлявшегося с количеством больных, сразу бросались в глаза. В громадной палате, приблизительно на 40 кроватей, едва нашлось одно место. Бедный Миша попросил только принести подушку.
На другой день, имея уже все необходимые документы, я зашел прощаться с Мишей и занес ему подушку. «Плохо мне, я не ожидал, что так сильно заболею. У меня нашли воспаление легких…» Еще несколько слов, и мы расстались навсегда; но еще раз я увидел дорогого Мишу в условиях исключительных по своей трагичности, к описанию которых я вернусь в дальнейшем своем изложении.
Согласно полученному предписанию, я отправился в Ставрополь. Батальон там уже я не застал, он был на позиции у деревни Северной. В Ставрополе же находилась только хозяйственная часть. Начальником хозяйственной части был полковник Илларион Иванович Иванов[625], офицер Тифлисского полка, тот, что командовал батальоном в нашем запасном полку. Встретил меня он очень радушно и сейчас же устроил мне комнату. У него же я познакомился с 70-летним стариком – штабс-капитаном гренадером Мельницким, бывшим предводителем дворянства Новгородской губернии – теперь добровольцем. Старик, кроме громадной шашки, носил еще кинжал, благодаря чему имел комический вид. Я сначала подумал, что все его добровольчество не идет дальше обоза 2-го разряда, но потом убедился, что этот удивительный старик также спокойно ходит и под пулями, и делает свое дело без лишних слов, не за страх, а за совесть, – и невольно проникся к нему глубоким уважением.
Что представлял собой тогда Сводно-гренадерский батальон, я так и не уяснил себе, ибо назначения я никакого не получал в ожидании приезда командира батальона полковника Кочкина; последний почему-то задержался по делам. А через два дня после моего приезда была получена телеграмма от Пильберга, извещавшая о смерти Миши и о дне его
