Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Принять вправо! — побежало по колонне. — Пропустить штрафников!
Штрафники проходили мимо с напряженно-застывшими лицами, не глядя по сторонам. Только задний, скуластый, широкий в плечах человек шагал свободно, не обращая внимания на конвойных.
— Привет, ребятушки! — помахивал рукой сторонящейся пехоте. — Вас-то за что?
— Давай-давай! — подталкивал его конвойный.
— А тебе чего не терпится? На тот свет спешишь? Без нас все равно не начнут!
Где штрафники, они идут первыми и только вперед, кровью искупая прегрешения перед родиной. У штрафника не было выбора: если он шел в лоб, то погибал под пулями гитлеровцев; если залегал на полпути, перед траншеями, смерть еще яростнее набрасывалась на него; если отходил назад, то напарывался на пулеметный огонь заградительной роты, исполняющей приговор военного трибунала. Если после успешного боя штрафник оставался в живых, его амнистировали, а если погибал в бою, то тоже переставал быть штрафником, смыв свою вину кровью. Такова была жестокая логика войны. Но Крылову почему-то стало жаль скуластого парня, хотя его собственная участь ничем не отличалась от участи этого штрафника. Крылов на личном опыте убедился, как сложна, подчас противоречива человеческая судьба на войне. Порой все зависело от случайности, которую нельзя было понять и объяснить без учета многих обстоятельств.
«Но почему я об этом думаю? — спохватился он. — Только потому, что сам познал недоверие к себе и тоже мог бы — да-да, мог! — оказаться в штрафной роте? Нет, тут было что-то другое, неожиданное». Не только скуластый штрафник привлек к себе его внимание — Крылова поразило другое лицо. Оно лишь один раз повернулось к нему и больше не смотрело сюда. Где он видел этот лоб, этот прямой взгляд?
— Подолякин, придаешься первому батальону! — распорядился Афанасьев. — Не отставать!
«Где же все-таки? — беспокойно вспоминал Крылов. — Остриженная наголо голова, чуть ссутулившаяся спина, винтовка на плече — все это незнакомо, но поворот головы, брови, взгляд. Неужели… Фролов? Лейтенант Фролов?!»
Крылов дернулся было вперед, но штрафники уже скрылись за деревьями. Вот так история.
Вскоре события вытеснили у него мысль о Фролове. Все потонуло в грохоте разрывов, пехота, не задерживаясь, уходила в прорыв. Перед немецкой траншеей валялись трупы штрафников, но скуластого и того, кого Крылов принял за лейтенанта Фролова, среди них не было.
Пехота цепью двигалась поперек поля. В воздухе свистело, выло, лопалось, темные дымные взбросы яростно вспарывали землю, все сотрясалось от страшного грохота.
Медленно продвигаясь вперед, вели огонь тридцатьчетверки. Они били куда-то вдаль, а оттуда несся к ним бешеный вой, завершающийся очередным взбросом земли.
Обтекая танки, пехота ушла дальше, исчезла в дыму и в траве.
— Орудия с передков! — приказал Подолякин.
Сорокапятчики покатили вперед пушки, но так как, кроме собственной пехоты, впереди ничего другого не было видно, Крылов смотрел на тридцатьчетверки. Закопченные, грохочущие, они будто магнитом притягивали к себе немецкие снаряды. Поле вокруг них ходило ходуном, пороховой дым густеющим туманом стлался по земле. Сбоку снарядом, как спичку, срезало высоченный вяз, крона почти вертикально осела вниз.
Танковая дуэль длилась долго. Запылал один танк, второй, третий. Взрывались боезапасы, отлетела танковая башня, черная дымная завеса растекалась по полю.
— Орудия на передки! Догонять пехоту! — лошади галопом помчались по дороге. Пехота была уже метрах в трехстах впереди, танки забирали влево, не прекращая артиллерийской дуэли. Теперь Крылов заметил вдали темные пятна — почти через равные промежутки времени они вспыхивали, и тогда около тридцатьчетверок оглушительно разрывались снаряды.
Шел изнурительный танковый бой, началась фронтовая работа. Границы между жизнью и смертью стерлись: всюду была жизнь, и всюду была смерть.
Сорокапятчики догнали пехоту и опять отстали от нее, потому что дорога, по которой Сафин гнал лошадей, петляла, а пехота шла напрямик, через канавы и рытвины, которые приходилось объезжать лошадям. Здесь и там валялись убитые, но за ними уже потянулись километры освобожденной от гитлеровцев земли. Жизнь пехотинцев и танкистов была платой за это освобождение. Каждая пядь отвоевывалась человеческой кровью, а таких пядей впереди — не счесть…
Пехота исчезала в складках поля, и лишь время от времени можно было видеть настороженно идущие фигуры. Сорокапятчики обогнули овраг, спустились в лощину перед селом. Пехотинцы уже шли по улице, танковые орудия били в стороне.
За селом пехота залегла окапываясь. Передышка. Отвоевано еще несколько километров родной земли.
* * *
Крылов не ошибся: среди штрафников был лейтенант Фролов.
Штрафная рота рассыпалась по траншее, минут десять ждала, пока не подошли тридцатьчетверки, и поднялась в атаку. Майор, исполнявший обязанности командира роты, успел лишь собрать на перекур командиров взводов — капитана, старшего лейтенанта, младшего лейтенанта и старшину — того самого скуластого парня, на которого обратил внимание Крылов.
— Ну, штрафнички, — напутствовал майор, — тряхнем стариной, терять все равно нечего. Докуривай и айда.
Еще недавно майор командовал дивизионом семидесятишестимиллиметровых пушек. В штрафную он попал после того, как инспектирующий генерал застал его в блиндаже пьяным вдрызг. Это случилось за сутки до начала немецкого наступления на Курской дуге. Майора сняли с должности и отдали под суд военного трибунала.
— Аккуратненько живут, — сказал капитан, разглядывая немецкую траншею.
В районе Понырей, выполняя приказ, капитан со своим батальоном не сделал ни шага назад, но его люди были окружены, а сам он попал в плен. Ему удалось бежать и добраться до своей части — без людей и без документов. Военный трибунал направил его в штрафную роту.
— Сейчас бы их дивизионочками пощупать. — вздохнул майор.
— Обойдемся: пехота — царица полей, — усмехнулся капитан.
— Разве артподготовки не будет? — уныло спросил старший лейтенант. Глаза у него были полны животного страха. В штрафную роту его привела история, лаконично сформулированная трибуналом как «спекуляция военным имуществом».
— А на черта она? — сплюнул старшина. — Зря добро переводить! Мы втихаря, винтовочками. Правда, Кирюх? — он взглянул на конвойного, который поспешно убирался из траншеи. — Давай-давай, жми, все равно раньше меня помрешь!
Конвойный не ответил: со штрафниками на передовой лучше не связываться.
— За что в штрафнички-то пошел, старшина? — поинтересовался майор.
— Из-за бабы. Отбил у одного большого начальника, он меня сюда и пристроил.
— Спишут из штрафухи — возьму к себе адъютантом! — пообещал майор. — Только вот фамилия у тебя кислая. Ты какой нации, Брыль?
— Русско-шведско-монголо-татарской, надо мной пол-Европы и пол-Азии трудились. Чего высматриваешь, капитан? Местечко для могилы?
— Мне смерть на земле не писана. Цыганка нагадала, утону в синем море, а я туда и не собираюсь, я, брат,
