История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима - Сьюзен Бауэр

Хальштаттские племена наполняли свои могилы золотыми ювелирными изделиями, мечами и копьями, пищей и питьем — согласно ритуалу, все это полагалось мертвым для жизни в загробном мире. Могилы умерших вождей были окружены могилами воинов, которых хоронили с длинными железными мечами, их самым ценным имуществом.‹801› Купцы из племен Халыитатта водили свои обозы с янтарем, солью и оловом до Массалии издалека — даже из шахт, расположенных на месте современного Корнуолла. Все это были ценные и редкие товары, и торговля превратила Массалию в стремительно растущий город.

Прибыльная торговля фокейцев, ведущаяся из Массалии, быстро разрасталась, что было невыносимо для этрусков. Города самой Этрурии занимались тем, что основывали другие города все дальше и дальше на север. Теперь же агрессивные греки вторглись на территорию, которую этруски считали подходящей для разработки в собственных интересах. Греческие колонии появлялись вдоль южного берега современной Франции; Монако, Ницца и Сент-Тропе — все эти пункты возникли как греческие торговые фактории.‹802›

Давление подталкивало города Этрурии — такие же непримиримо независимые, как и греческие, — к объединению в ассоциацию. Пять этрусских городов Италии за век до описываемых событий уже объединялись в союз против Рима. Теперь двенадцать этрусских городов были готовы связать свои судьбы в коалицию, образованную как имитация греческого амфиктиониса (amphictyonys) — союза, когда города объединялись лишь для самых простых целей, сохраняя свою политическую независимость. Этрусская Лига, созданная около 550 года до н. э., включала города Вейи, Тарквинии и Вольсинии.‹803›

Однако, даже после объединения Этрусская Лига не могла надеяться успешно бороться с вторгающимися фокейцами, поскольку те могли вовлечь в развязанную войну сотни судов объединенных греков. И тогда, продолжает Геродот, этруски вступили в союз с карфагенянами.

Карфагену, который располагался на северном берегу Африки, к 550 году было уже триста лет. Два старейших города вольной финикийской федерации, Тир и Сидон, теперь попались под власть Кира. Но Карфаген, находившийся много дальше, стал центром собственного маленького царства. В 550 году его царем был Магон — первый карфагенский монарх, о котором у нас имеется исторические свидетельства.‹804›

К дням Магона Карфаген уже рассеял свои торговые колонии по Средиземному морю. Карфагеняне оказались ничуть не удачливее этрусков и тоже увидели, как греки деловито колонизируют окружающие территории. Поэтому они легко объединились для борьбы с фокейцами в Алалии.[199] Историческая запись об альянсе сохранилась в «Политиках» Аристотеля, где упоминается, что «этруски и карфагеняне» однажды объединились «для обеспечения безопасности торговли и для деловых взаимоотношений».‹805›

Греки в Алалии (современная Корсика), уловив их замысел, подготовились к войне: «Фокейцы подготовили шестьдесят кораблей, — пишет Геродот, — и вышли встретить врага в Сардинское море». В последовавшей битве было потоплено сорок фокейских кораблей, а оставшиеся двадцать были так сильно повреждены, что больше не могли сражаться, но оставались еще на плаву. Поэтому фокейцы вернулись назад на Корсику, снова погрузили своих женщин и детей, и отправились к Рению — греческому городу на «носке» Италийского сапога.

Морская битва у Алалии была второй из известных великих морских битв (первой стала битва Рамсеса III с «морским народом». Прямым ее результатом стало то, что этруски захватили главенство в этом районе. Они завладели Корсикой и, не донимаемые более перемещавшимися на пентаконтерах фокейцами, сами возводили торговые колонии, выдвинув их далеко на запад, до самого испанского берега (во всяком случае, так сообщает Стефан Византийский). Они были на вершине своего могущества, став хозяевами Италийского полуострова к северу от Тибра.‹806›

У Массалии связи с Алалией прервались, но этруски не разрушили ее. Стерев с лица земли материнский город, они не особо беспокоились о далеком ребенке. Возможно, Массалия боролась за существование какое-то время, но, не погибнув, город смог дожить до XXI века и называется теперь Марсель.

Исход битвы также предоставил Карфагену поле для экспансии. Заключив договор с этрусками, он утвердил свою власть на Сардинии. Карфагеняне распространили свое влияние до испанского побережья, не опасаясь греков в западной части Средиземного моря.

Пока греки отошли, а карфагеняне и этруски плавали по Средиземному морю, Рим рос и в размерах, и в мощи. Чем больше занималось пространства, тем сильнее становились внутренние проблемы. Как мог царь одного народа править обществом из людей, настолько враждебных друг другу, что они отказывались даже от смешанных браков? И как мог этот царь иметь дело с аристократией, такой самоуверенной и независимой, что ее даже подозревали в убийстве первого, полусвятого правителя?

В дни этрусского правления римский правитель и римский народ, похоже, попытались выработать некий компромисс между монархическим абсолютизмом в стиле Кира и народным правлением, какое бытовало в Афинах. История компромисса запутана ранними римскими историками, которые, похоже, приписывали более ранним временам структуры, сложившиеся много позднее. Но, судя по всему, даже в дни царей римлянам уже было дано право голоса в городских делах.

Римляне, карфагеняне и галлы

Римский историк Варрон упоминает раннее деление римлян на три своеобразных «племени», которые могли представлять собою три национальные группы — сабинян, латинян и этрусков (хотя самые ранние рассказы о Риме ничего об этом не сообщают).‹807› С другой стороны, Ливий приписывает Сервию Туллию разделение людей Рима на «классы», основанное не на происхождении, а на богатстве. Считалось, что самые богатые римляне должны защищать город в бронзовом шлеме, со щитом, в ножных латах и нагруднике, с мечом и копьем; от беднейших требовалось только принести пращи и камни.‹808› Даже под властью царей от горожан Рима ожидалось, что все они будут защищать свой город — и, предположительно, сами решать вопросы обороны и нападения. Однако, имея столько веса в своем городе, римляне не хотели терпеть далее правление царя.

В конце сорокачетырехлетнего правления Сервия Туллия монархия рухнула.

Виновником случившегося оказался племянник Сервия Туллия, Тарквиний Младший. Он был не только амбициозным, но и дурным человеком; его испорченность вскоре привела к тому, что он завел роман с женой младшего брата Туллией — которая тоже оказалась нехорошим человеком. «В зле заключена магнетическая сила, — замечает Ливий, — подобное стремится к подобному». Сам Тарквиний Младший тоже был женат, но, не давая событиям идти своим путем, любовники замыслили убить обоих своих супругов, а затем пожениться.

«С этого дня, — пишет Ливий, — Сервий, теперь старик, жил в атмосфере нарастающей опасности». Туллию, предшественницу леди Макбет, переполняло желание, чтобы ее новый муж стал царем, и «вскоре оказалось, что одно преступление неизбежно ведет к другому… она не давала своему мужу отдыха ни днем, ни ночью…» «Я не хочу рядом мужчину, который удовлетворен лишь тем, что он мой муж, — твердила она ему, — я хочу рядом мужчину, который стоит короны!»

Толкаемый к действию, Тарквиний Младший проник в тронный зал, когда Сервия Туллия там не было, уселся на трон и объявил себя царем. Сервий, услышав о таком вторжении, вбежал в тронный зал, чтобы встать лицом к лицу с узурпатором, но Тарквиний, который «зашел слишком далеко, чтобы отступать», собственными руками вышвырнул старого царя на улицу, где нанятые им убийцы прикончили старика. «Со смертью Сервия, — пишет Ливий, — царство пришло к кониу; никогда больше не было римского царя, правящего человечно и справедливо».‹809›

Тарквиний Младший, захвативший теперь трон, быстро заработал себе прозвище: «Тарквиний Гордый». Он создал специальную охрану, чтобы силой держать римлян в послушании; он казнил преданных Сервию сторонников; он обвинял невинных людей в наказуемых смертной казнью преступлениях, чтобы конфисковать их деньги.

«Он силой узурпировал трон, для которого у него не было никакого титула, — сообщает нам Ливий. — Люди не выбирали его, Сенат не санкционировал его восшествие. Без надежды на любовь своих подданных он мог править только при помощи страха… Он наказывал смертью, ссылкой или конфискацией имущества людей, которых начинал подозревать в заговоре или просто невзлюбил; он нарушил сложившуюся традицию совета с Сенатом по всем общественным делам; он заключал и расторгал договоры и союзы с кем хотел, не считаясь ни с народом, ни с Сенатом».