Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Никита занес шашку и в то же мгновение почувствовал, что жеребчик, как бы осев иа задние ноги, рванулся в сторону. Что-то блеснуло, и у самого уха раздался звонкий свист. Теперь японец был рядом сбоку.

Отвалясь назад, Никита наотмашь послал шашку, едва удержавшись в седле. В кисти руки он почувствовал легкий толчок, как будто клинок шашки вырвался из рукояти.

Сохраняя равновесие, Никита с силой рванул поводья, и жеребчик взмыл на дыбы.

Мимо с поднятыми шашками пронеслись партизаны…

Жеребчик крутился на месте и храпел. Рядом Никита увидел гнедую лошадь без седока. Задрав голову и распушив хвост, она крупным скоком понеслась в степь. На снегу лежал человек в желтой шубе. Теперь он показался Никите жалким и тщедушным. Возле, поблескивая клинком, валялась длинная сабля и кочкой торчала мохнатая папаха, серая, как мертвая болотная трава.

Все это произошло не более чем в несколько секунд, но, когда Никита догнал разведчиков, схватка была уже решена. Японцы, выйдя из боя, рассыпались по долине и гнали лошадей к холму у прибрежной дороги.

Партизаны бросились в погоню, но утомленные кони потеряли резвость, и японцы быстро уходили в сторону Кувары.

Доскакав до холмов, разведчики остановились. От взмокших лошадей поднимался пар. Мотая головами и пофыркивая, они разбрызгивали хлопья розоватой пены. Их мокрые бока ходили ходуном, и мышцы вздрагивали мелкой дрожью.

— Кого нет? — спросил Гурулев, сразу заметив, что собрались не все.

— Косоярова Павла Никитича порубали, — ответил кто-то. — Раненный у дороги лежит. С ним Нехватов да Кирюхин остались.

— Видал я, Черных упал, — сказал казак Стрельников. — Только не знаю: может, так что-нибудь с ним случилось, может, конь оступился… Дорога-то эвон какая, целиной гнали…

Партизаны поименно перебрали разведчиков. Выяснилось, что не хватает еще троих.

— На таком пустом деле столько людей потеряли, — сказал, нахмурившись, Гурулев и вдруг закричал: — А ну, чего встали, давай все в порядок производи! Дозорные, вперед!

Поручив дозорным вести наблюдение за дорогами и отправив шестерых разведчиков в степь подобрать раненых да изловить разбежавшихся лошадей, Гурулев поехал по дороге к тому месту, где лежал Косояров. Вместе с Гурулевым поехало несколько разведчиков. Среди них был и Никита.

Гурулев молчал и пристально глядел вперед между ушей своей лошади. Лицо его показалось Никите таким же белым, как концы заиндевевшей бороды.

— Что же вы без дозоров ехали, без охранения? — вдруг спросил он, обернувшись к одному из партизан косояровского разъезда. — Как же вас так японцы на походе захватили?

— Поторопился маленько Павел Никитич, — ответил партизан. — Дозор догнали и без опаски ехали. Мечтали, что и в Куваре никого нет.

— Мечтали… — вскинулся Гурулев, но вдруг осекся и замолчал.

Впереди на дороге Никита увидел лежащего на снегу Павла Никитича. Возле него стояли два партизана. Один держал под уздцы трех подседланных лошадей, другой — Фома Нехватов — опустившись на колено, наклонился к раненому.

Гурулев подвел всадников к обочине дороги и остановил их. Все спешились и в молчании подошли к Косоярову.

Павел Никитич лежал навзничь. Голова его была забинтована суровыми домотканными полотенцами. Сквозь холст просачивалась красная, не свернувшаяся еще на морозе, кровь. Она была и на вытертой оторочке тулупчика и на снегу, неестественно яркая, как бы продолжающая жизнь, ранее скрытую в артериях.

Стоя на коленях, Нехватов осторожно поддерживал забинтованную голову Косоярова, не решаясь опустить ее на холодный снег.

Павел Никитич лежал неподвижно, как мертвый.

— Ну что? — тихо спросил Гурулев.

— Дышит, — сказал Нехватов. — Кирюхин на заимку сгонял, тут заимка недалече… Подводу оттуда прислать обещались.

Гурулев расстегнул ворот полушубка и смотал с шеи на руку длинный вязаный шарф с палевой бахромой.

— Под голову положите, — сказал он. — Теплее да и мягче будет.

Кто-то взял шарф из рук Гурулева и, свернув, положил под голову Павлу Никитичу.

Нехватов поднялся на ноги и посмотрел вдоль дороги.

— Чего же сани-то не едут, — проговорил он. — Ты, Кирюхин, ладом им наказывал?

— При мне запрягать стали, — сказал Кирюхин и тоже стал смотреть на дорогу.

— Лучше обождал бы и зараз с ними приехал. Ишь, как получается… До чего же люди копотливые стали, не приведи бог… — Нехватов вздохнул и опустил голову. — Иной раз минута года дороже. Поехал бы ты, Кирюхин, за ими, поторопил бы… В тепле кровь-то скорее уймется, на морозе гляди, что делает… — Он указал на окровавленное полотенце, но вдруг замер в испуге, и рука его так и осталась протянутой.

Двое партизан, скользя по обочине и едва справляясь с тяжелой ношей, несли на руках Черных.

— Батюшки ты мои светы… — прошептал Нехватов. — Батюшки ты мои светы…

Партизаны расступились. Разведчики положили Леньку Черных на снегу недалеко от Павла Никитича.

Серые неподвижные глаза Леньки были широко раскрыты и смотрели в небо, на котором все еще стояла синеватая, как талый снег, луна.

И Нехватов, подметив этот остановившийся взгляд, сразу понял все и все сразу увидел: и желтую, без кровинки, щербатую кожу на лице Леньки, и черные, комом слипшиеся на затылке, волосы, и руку, безжизненно упавшую на снег.

Нехватов сорвал шапку и с силой скомкал ее в руках. Потом, словно стыдясь своего лица, он опустил голову и пошел в сторону от партизан, в степь, по которой все еще бродили подседланные чужие кони мексиканской породы и темными пятнами на снегу лежали их убитые седоки.

14

С донесением в отряд был послан Нестеров.