Анж Питу - Александр Дюма

И правда, со всех улиц, ведущих к ратуше, особенно с набережной Пелетье и с улицы Корзинщиков надвигалась грозная, орущая толпа.

Байи подошел к окну.

Он увидел горящие глаза, увидел ножи, пики, косы и мушкеты, блестевшие на солнце. Не прошло и десяти минут, как народ запрудил всю площадь. К тем, кто сопровождал Фуллона и о ком говорил Питу, прибавились любопытные: они сбежались к Гревской площади, привлеченные шумом.

Двадцать тысяч глоток изрыгали крики:

— Фуллон, Фуллон!

Тут стало видно, что не менее сотни человек, бегущих впереди разъяренной толпы, указывают этой орущей массе на дверь, за которой скрылся Фуллон; преследователи тотчас принялись вышибать эту дверь пинками, прикладами ружей, рычагами, и вскоре она распахнулась.

Из двери вышла охрана ратуши и двинулась навстречу наступающим, которые поначалу отпрянули, испугавшись штыков, и перед ратушей образовалось большое пустое пространство.

Стража, не теряя самообладания, разместилась на ступенях.

Впрочем, офицеры отнюдь не угрожали, но ласково увещевали толпу и пытались ее успокоить.

Байи едва не потерял голову. Бедный астроном впервые столкнулся со взрывом народного гнева.

— Что делать? — спрашивал он у выборщиков, — что делать?

— Судить его! — отозвалось несколько голосов.

— Невозможно судить под напором толпы.

— Проклятье! — вскричал Бийо. — У нас достанет солдат, чтобы защищаться?

— У нас нет и двухсот человек.

— Значит, необходимо подкрепление.

— О, если бы господин де Лафайет знал, что здесь происходит! — воскликнул Байи.

— Так сообщите ему.

— Как это сделать? Кто решится переплыть это людское море?

— Я! — ответил Бийо и шагнул к двери.

Байи остановил его.

— Безумец, — сказал он, — взгляните в окно. Первая же волна поглотит вас. Если вы вправду хотите пробраться к господину Лафайету, спуститесь через черный ход, да и то я не поручусь, что это вам удастся. Впрочем, попытайтесь!

— Попробую, — просто ответил Бийо.

И он стремглав помчался искать Лафайета.

XIII

ТЕСТЬ

Однако нарастающий гул толпы свидетельствовал, что страсти на площади накалялись: это была уже не ненависть, но ярость; люди уже не угрожали, но брызгали слюной от злобы.

Крики «Долой Фуллона!», «Смерть Фуллону!» сталкивались, словно смертоносные снаряды во время бомбардировки; людское море волновалось, грозило прихлынуть и смести стражу с ее поста.

И в толпе этой все громче звучали призывы к расправе.

Смерть грозила не только Фуллону, но и защищавшим его выборщикам.

— Они упустили пленника! — говорили одни.

— Надо войти внутрь! — говорили другие.

— Спалим ратушу!

— Вперед! Вперед!

Байи понял, что, раз г-н де Лафайет не появляется, у выборщиков остается единственное средство: выйти на площадь, смешаться с толпой и попытаться переубедить самых рьяных сторонников жестоких мер.

— Фуллон! Фуллон! — звучал несмолкающий крик, нескончаемый рев разъяренной толпы.

Она готовилась к штурму; стены ратуши не выдержали бы натиска.

— Сударь, — сказал Байи Фуллону, — если вы не покажетесь толпе, эти люди подумают, что мы помогли вам бежать; они взломают дверь, ворвутся сюда и найдут вас — тогда я уже ни за что не ручаюсь.

— Я не думал, что меня так люто ненавидят, — сказал Фуллон, бессильно опустив руки.

Опираясь на Байи, он с трудом добрел до окна.

Его появление было встречено страшным воплем. Стражу оттеснили, двери высадили; людской поток устремился по лестницам, коридорам, залам и в одно мгновение запрудил их.

Приказав оставшимся у него солдатам охранять пленника, Байи пытался успокоить вырвавшихся.

Он хотел объяснить им, что расправа не имеет ничего общего с правом и правосудием.

После неслыханных усилий, после того, как он двадцать раз рисковал собственной головой, ему это удалось.

— Да! Да! — закричали наступающие. — Пусть его судят! Пусть судят! Но пусть повесят!

Тут в ратушу прибыл наконец в сопровождении Бийо г-н де Лафайет.

При виде трехцветного плюмажа — он начал его носить одним из первых — толпа в ратуше затихла.

Главнокомандующий национальной гвардии пробился сквозь толпу и еще более решительно повторил то, что только что сказал Байи.

Речь его убедила всех, кто мог ее слышать, и здесь, в зале заседаний, дело Фуллона было пока что выиграно.

Но те двадцать тысяч, что находились на улице, не слышали слов Лафайета и продолжали неистовствовать.

— Успокойтесь! — закричал Лафайет, который полагал, что впечатление, произведенное им на тех, кто его окружает, естественно распространяется и на остальных. — Успокойтесь! Этот человек будет предан суду.

— Да! — кричала толпа в ратуше.

— Итак, я отдаю приказ отвести его в тюрьму, — продолжал Лафайет.

— В тюрьму! В тюрьму! — раздался дружный рев.

Генерал сделал знак страже, и она подтолкнула пленника вперед.

Толпа на улице ничего не поняла, кроме того, что добыча перед ней. Никому и в голову не приходило, что добычу могут отнять.

Эта толпа, так сказать, почуяла приближающийся запах свежего мяса.

Бийо вместе с несколькими выборщиками и с самим Байи подошли к окну, чтобы посмотреть, как городская гвардия ведет пленника через площадь.

По пути Фуллон лепетал жалкие слова, плохо скрывавшие сильный страх.

— О великодушный народ! — заискивающе говорил он, спускаясь по лестнице. — Я ничего не боюсь, ведь я среди моих сограждан.

Под градом насмешек и оскорблений он вышел из-под мрачных сводов и внезапно очутился на верху лестницы, спускающейся на площадь: свежий воздух и солнце хлынули ему в лицо.

И тут из двадцати тысяч глоток вырвался единодушный вопль, вопль ярости, рев угрозы, рычанье ненависти. Этим взрывом охрану оторвало от земли, отнесло, разметало в разные стороны, тысяча рук схватила Фуллона и потащила в зловещий угол под фонарем — гнусной и жестокой виселице, орудию гнева, который народ именовал своим правосудием.

Бийо, глядя на все это из окна, кричал, призывая гвардейцев исполнить свой долг, ему вторили выборщики. Но гвардейцы были бессильны справиться с разбушевавшейся толпой.

Лафайет в отчаянии выбежал из ратуши, но не смог пробиться даже сквозь первые ряды толпы, гигантским озером разлившиеся между ним и фонарем.

Взбираясь на каменные тумбы, чтобы лучше видеть, цепляясь за окна, за выступы зданий, за любую неровность, зеваки жуткими криками еще сильнее возбуждали действующих лиц страшного спектакля.