Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

— Где ночевали?

— В Пиленкове.

— Уж лучше бы в канаве. Село на большой дороге. Так там в каждом доме сифилиса по уши.

А мы-то вытирались хозяйским полотенцем! Содрогнувшись, оглядели самих себя: уж не ползают ли по одежде спирохеты. Отстав от попутчика у первого мостика, мы тщательно вымылись в речке и вытрясли одежду. Вспомнили строфу из «Хламидомонады» Олегушки:

О спирохета, о спирохета,Ты стала жертвой санпросвета!

В полдень мы увидели стадо коричневых фризских коров, пасшихся на прекрасном, заботливо огороженном пастбище. Это были бегемоты по сравнению с русскими коровёнками. Ну, очевидно, немецкая колония, решили мы. Действительно, скоро мы вошли в село Новый Город, как небо от земли отличавшееся от армянских, греческих и русских сёл, которые мы видели. Отличные дома, тротуары мощёные, перед каждым домом мостик через кювет, да ещё с перильцами. Заборы крашеные, за заборами цветы. И злые собаки, которые отвечают на стук, если попросишься переночевать. Школа, магазины, пожарное депо. К удивлению вывески, хоть и написанные готическим шрифтом, никак не поддавались расшифровке. Мы сначала отнесли это на счёт несовершенного знания немецкого языка, но вскоре заметили тильду над буквой «о» и часто удвоенные гласные. Что за притча? Оказалось, это эстонское село. Тере-тере-юмала. Вся география перевернулась вверх ногами! О существовании на Кавказе ещё и эстонцев мы не имели понятия. Видно, недавно переселились. Ну и отгрохали уже Новый Город. Молодцы! Что значит руки чешутся.

После Нового Города мы пошли по короткой дороге, по строящемуся полотну и вскоре упёрлись в туннель. Не поворачивать же назад. Авось пройдём! Дело было в воскресенье и тоннель не охранялся. Пока был свет, всё шло ничего. Потом стало темно… Мы шли ощупью, время от времени чиркали спички. Под ногами стояла вода, в воде натыкались на кучи отбитого камня. Стены давили, тоннель был пробит начерно, без отделки. Полное впечатление входа в преисподнюю. А когда спички кончатся, тогда как? Но, когда оставалось всего три спички, вдали показалось выходное отверстие.

Чтобы отметить эту победу и памятуя, что не одной брынзой жив человек, мы впервые решили зайти в Гагре в столовую. Самое дешёвое блюдо, которое нам могли предложить капо, был огнедышащий вулкан под непонятным соусом и совсем непонятным названием. Мы сожгли перцем и горчицей все внутренности и не могли доесть блюдо до конца. После этого мы готовы были выпить всё Чёрное море, если бы оно не было таким солёным.

А море штормило. Мы впервые видели его таким сердитым. Турбаза стояла у самого штранда, и волны ударялись о её террасу. Было жутко и хорошо стоять в темноте и глядеть, как вздымаются каскады брызг, стараясь достать и разбить электрический фонарь.

Утром мы побегали по Гагре и, воспользовавшись попутной машиной, отправились в Сочи. На обратном пути у нас было только одно приключение. Огнедышащее блюдо нас подвело: в Туапсе у нас не хватило одного рубля на билеты, даже при условии ничего не есть по дороге. В городе — ни одного знакомого человека. Неприятно. Но мы не растерялись. Побегав по вокзалу, мы увидели в окне одного из вагонов Михаила Васильевича, который в нужную нам минуту ехал в Москву. Мы заняли у него недостающий рубль.

Нам ещё нужно было заехать в Ростов-на-Дону. По просьбе Марины Станиславовны мы хотели получить свиданье с Олегушкой. Дело в том, что вскоре после закрытия колонии Олег осуществил свои намерения и встал на путь отшельничества. Он уехал на Кавказ и поселился в пустынных горах недалеко от Красной Поляны. Там их было несколько человек, одного из них мы и встретили по пути в Красную Поляну. С ним был и наш Борица. Жили они в крохотных избушках-землянках, выстроенных своими руками. Такую келью выстроил и Олег. Он поступил в послушники к древнему афонскому старцу-монаху.

Отшельники жили тяжёлым трудом: мотыгой и лопатой возделывали клочки земли, а зимой вырезали ложки из самшита. К весне ложек накапливалось много и они посылали кого-нибудь продавать их на базар в Красную Поляну. На вырученные деньги покупали соль — единственный продукт, который сами они не могли ни сделать, ни вырастить.

Всё свободное время они проводили в молитве, а Олег, кроме того, писал своё философское сочинение, довести которое до конца он считал главным делом жизни.

Так продолжалось года три, при чём за это время Олег один раз приезжал в Москву к матери. Он отрастил бороду, был одет в крестьянскую одежду и высокие сапоги. Юношеские черты исчезли, взгляд стал ещё мягче и направлен был как бы внутрь себя. Он к тому времени уже окончил год послушания и постригся в монахи под именем отца Онуфрия.

Борица, ещё в колонии подпавший под влияние Олега, после окончания Абрамцевского художественно-ремесленного училища упросил взять его с собой на Кавказ и к тому времени был у Олега послушником.

Отшельники не имели никаких контактов с местным населением за исключением обмена ложек на соль. Но местные власти, конечно, не могли терпеть пребывание нескольких монахов во вверенных им горах. Они организовали карательный отряд, разрушили кельи, часовню, огородики, а всех монахов арестовали и увели в тюрьму.

Когда мы были на Кавказе, Олег уже сидел несколько месяцев, и Боря был там же. Мать узнала, что Олег заключён в Ростове. Поэтому мы, сделав остановку в Ростове, пошли прямо в тюрьму; мы обратились с просьбой о свидании, но дежурный нам ответил, что он выбыл по этапу два часа назад.

Мы помчались на вокзал в надежде застать тюремный вагон на путях и увидеть Олегушку хотя бы через закрытое решёткой окно. Но сколько мы ни бегали по платформам и станционным путям, мы нигде не нашли ничего похожего на арестантский вагон. Обратились к милиционеру.

— Арестантский вагон ушёл.

— Куда?

— В Москву.

Нам показалось, что это большая радость. Мы думали, что мать его, Марина Станиславовна, возможно, получит с ним свидание. Когда через несколько дней мы пришли к ней, чтобы обрадовать хоть относительно, но доброй вестью, она нас встретила какими-то мёртвыми глазами:

— Они солгали вам. Они убили его в то утро.

У неё было такое лицо, что мы её не узнали.

Оказывается, Марине Станиславовне уже выдали справку, что Олегушку вместе со старцем Зосимой и другими монахами расстреляли в Ростове, никуда не вывозя. Борицу, продержав год в тюрьме, выпустили без права проживать в Москве.

Колонисты по-прежнему очень часто бывали у нас. Их тянуло друг к другу, а наш дом был единственным семейным домом, где они могли встретиться. Постепенно мы начали замечать, что Боря Большой всё чаще говорил, что вступил в кружок самоубийц, целью которого было распространение теории о бессмысленности жизни и самоуничтожении его старых членов, после привлечения новых. Он разглагольствовал у нас целыми вечерами о том, что это единственный поступок, который может совершить человек. К нему тяготели, не примыкая вполне, Ляля, Лиза, Саня и Андрюша. Боря даже выбрал уже способ самоубийства: он прыгнет с Моссельпрома — первого восьмиэтажного дома, выстроенного после революции. Он якобы уже был там и проверил ход на чердак. Тогда мы по молодости не понимали, что это было просто кокетство и ломанье истеричного, больного человека.