Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

— На тебе сто рублей, купи, что надо. Вчера в ГЭТе жалованье получил. Только жене не говори.

Была у него одна антипатия, кроме «гусей». Это — техника слабых токов. Радио было новинкой, и студенты, естественно, очень им интересовались. Сам собой возник кружок радиолюбителей, на котором мы учились делать детекторные радиоприёмники. Яков Фабианович очень косо глядел на нашу инициативу:

— Хлопцы, — говорил он, — заклинаю вас, никогда не вставайте на скользкий путь слабых токов.

Если б он мог предвидеть будущий расцвет электроники и ту роль, которую она будет играть в народном хозяйстве!

Путешествие с Галочкой нам стоило дорого, мы влезли в долги и снова принялись искать заработков. Расплатиться с долгами, получая одну стипендию на двоих, нечего было и думать. Галя устроилась работать ночным лифтёром в глазную больницу Снегирёва, что в Колпачном переулке, я бросился опять на «паутинку». Монко в это время уже сошёл с этого дела, и мы с двумя товарищами однокурсниками, Чечёткиным и Зайченко, организовали акционерное общество «Шараж-монтаж». Принялись всячески рекламировать свои способности. Заказы не замедлили явиться. Помню некоторые из них.

Первым делом мы попали к какому-то кустарю-одиночке. Он незаконно и беспатентно серебрил на дому ложки и никелировал портсигары. Ему нужен был постоянный ток. Он пережёг свою проводку, пытаясь подключить к ней какой-то умформер или выпрямитель. Он торопился заменить провода, пока никто на него не донёс. Это был пожилой мужчина, мрачный и подозрительный, с поповскими волосами, словно обсосанный. Квартира его была очень плохая, в старом домике, провонявшая купоросом и ещё какой-то гальванической дрянью. Форточки никогда не открывались. Работать было тошно, тем более, что хозяин всё время придирался и брюзжал насчёт того, что много тратим материала и что ему это дорого обойдётся. Чечёткин, большой комик, ввинчивая лампочку в только что поставленный патрон, возражал:

— Что вы, хозяин. Вы обратите внимание на качество работы нашей фирмы. За те же деньги лампочки протираем!

В другой раз мы попали к истинному пролетарию — заводскому кузнецу. Он жил на Сухаревке в хорошей конфискованной квартире. Однажды мы работали в субботу, а он, сидя один за столом, рюмку за рюмкой глушил горькую. Жены не было дома, дети робко жались в углу. У кузнеца была добрая русская душа, и он принялся нас угощать. Так как мы решительно отказывались, то он постепенно свирепел. Через четверть часа он уже хватал то одного, то другого из нас за грудки и орал:

— Пей сейчас, не то в морду дам!

И подносил к носу кулак, большой, похожий на кузнечную кувалду. Пришлось пить. Пили мы впервые, водка показалась отвратительной, и мы сразу захмелели. А надо было лезть на стремянку под высоченный потолок. Комната ходила ходуном, из двух ударов молотка один приходился по пальцам. А кузнец не унимался, вошёл в азарт. После третьей рюмки я уже не мог подняться на стремянку, но заметив, что бутылка пуста, неосторожно проговорил:

— Слава богу, всё!

Кузнец взвился:

— Что ж вы, сволочи, думаете, что у Петра Смирнова денег больше нет? Нюшка, беги сейчас же на уголок, принеси ещё бутылку!

Старшая дочка надела платок и покорно побежала выполнять приказание. Мы сжались: «Что же теперь будет?» К счастью, когда новая бутылка была на столе, наш хозяин уже храпел, распростёршись под столом.

После этих приключений очень приятно было попасть в крохотный особнячок профессора Зимина у Яузских ворот, где нас вдохновлял и сам добродушный профессор, и особенно две его молоденькие дочки. Они не прочь были перекинуться с интеллигентными монтёрами парой слов и постоянно подтрунивали над нами, будто нам не сделать то-то и то-то. Я был особенно горд, когда, вопреки их предсказаниям, собрал на лестнице схему из двух переключателей на одну лампу, так что, входя внизу, можно было её включить, а наверху выключить или наоборот.

К сожалению, эти занятия закончились с моим переводом из Апаковского парка в управление МГЖД. Больше нам нельзя было работать в ночной смене, а день посвящать халтуре.

МГЖД делилось не на отделы, а на службы: служба пути, служба движения, служба подвижного состава. Я определился в последнюю. Солидное учреждение на Раушской набережной внушало уважение и располагало к серьёзной работе. Очень порадовало меня начальство. Лучшего и быть не могло. Начальник технического бюро службы, Григорий Иванович Васильев, — худой, длинноногий, лысый, с бордюром седых кудряшек, всегда одетый во всё чёрное, казался с первого взгляда чёрствым и колючим. На самом деле он оказался добрейшим человеком и проявлял ко мне отношение самого тёплого участия. Главный инженер, Яков Григорьевич Фишман, наоборот, толстенький, стриженый, как мальчик, под машинку, мягкий и упругий в движениях, но очень принципиальный в спорах. Благодаря этому, а также своим большим познаниям он всем внушал почтительный страх. Он также отнёсся ко мне покровительственно и очевидно возлагал на меня надежды, как на полезного в будущем работника службы. В этом я его вскоре разочаровал, но я очень благодарен и ему и Григорию Ивановичу за то, что они «в минуту жизни трудную» не изменили ко мне доброго отношения.

В техбюро царили тишина и порядок. Сварзовского зубоскальства не было и в помине, даже деловые разговоры полагалось вести шёпотом.

Мне дали тему: расчёт механического привода к тормозным колодкам обратного действия. Применявшиеся до этого на трамваях колодки были прямодействующие, то есть они зажимали колесо, когда в систему подавался сжатый воздух. Это была скверная система, потому что в случае утечки в трубах тормоза отказывали и дело кончалось аварией. Колодки должны были прижиматься к колесу пружинами, как только из системы выходил воздух и переставал их растягивать. В этом случае при наличии утечки вагон автоматически затормаживался.

Расчёт оказался неожиданно трудным. Конструкция требовала семи-восьми последовательных расчётов на каждый полускат, сплошь и рядом с подвижными точками опоры. Сила на штоке цилиндра была задана; надо было так подобрать плечи рычагов, чтобы получить определённое натяжение пружины, прижимающей колодку. Но задача приводила к системе двенадцати уравнений с тринадцатью неизвестными и не давала определённого решения. Я буквально заболел ею. Ни днём, ни ночью не расставался с логарифмической линейкой, вытащил свои записки и повторил весь курс теоретической механики, исписал горы бумаги. Наконец, как это ни ущемляло мой престиж, обратился к старшим. Но мой престиж получил удовлетворение, так как ни Васильев, ни Фишман не смогли решить задачу, которая казалась им вначале простой. Некрасов ушёл из Института. Но я проник к нему домой, просидел у него полдня и вогнал беднягу в пот. Он тоже не решил задачу, но указал некоторые пути её решения и необходимость некоторых допущений. По пути, указанному им, я через месяц решил задачу сам.