Ворожей (сборник) - Владислав Сосновский

Он жил в соседнем доме, и если надумывал навестить друзей-музыкантов, то приходил в любую погоду в одном и том же одеянии – спортивном костюме и домашних тапочках. Жене, возможно, говорил, что идет поиграть в шахматы с отставным полковником Никодимовым, жившим тремя этажами выше. На самом деле, Иван Дмитриевич выходил в спорткостюме из дома наружу и далее шагал прямо под окна музыкантов, благо проживали они на третьем этаже, и, набрав воздуху в широкую грудь, громогласно взывал на весь большой двор: «Томачка!», «Боря!»

Убедившись, что друзья на месте, философ шествовал в магазин, приобретал там для душевной беседы пару бутылок хорошего вина, закуски и потом уже в полном снаряжении препровождался к музыкантам. Вот и теперь Иван Дмитриевич объявился в самый разгар праздника, покатившегося у Бориса с Тамарой на вторую неделю.

В пролетевшие дни, не выходя из кухни, Борис при поддержке и участии Тамары представлял свою симфонию «Сад» на Миланской сцене и имел грандиозный успех. Иначе и не могло быть: зал наполнился глубоким и древним духом Руси, тем высоким божественным началом, которого в последнее время так не хватало Европе. Затем, не покидая кухни, уже знаменитые музыканты посетили Америку, еще более, нежели Европа, нуждавшуюся в глубинной, астральной духовности. Так, во всяком случае, считали Борис с Тамарой.

Америка, конечно, со свойственным деловым размахом предлагала выгодные контракты, выступления, турне, но Борис отказался буквально от всего, сославшись на то, что еще не вся Россия погружена в его «Сад». А она-то уж, Россия, как никто другой обязана сегодня возродить истинно народную культуру, которой всегда гордилось отечество.

Джульетта очень быстро освоилась в теплом, сытном месте и тоже принимала участие во всех путешествиях хозяев.

Словом, у Бориса с Тамарой началась, как у большинства российских творцов, какая-то новая утопическая волна бесплодных и туманных грез. Но увы, пришло время дельцов. Они мгновенно определились, обрядились в костюмы шутов и стали грести деньги лопатой из чего угодно. А эти, Борисы Борисовичи, Тамары Петровны и тысячи других бесполезно тыкались во все углы как слепые котята, получая лишь колючие щелчки по носу.

Когда прозвучали громогласные призывы заслуженного преподавателя, Борис с Тамарой как раз закончили выступления в большом концертном зале Вашингтона и, с трудом пробившись сквозь толпу журналистов, садились в белый «Форд», чтобы ехать в гостиницу. И тут: «Томачка!» Борис!»

Иван Дмитриевич принес на себе морозный воздух, немного снега на тапках, а в пакете – две бутылки вина, копченой рыбы, колбасы, торт и розу для Тамары.

– Вы меня балуете, Иван Дмитриевич, – театрально скокетничала Тамара.

Иван Дмитриевич имел общий вид крепкого военного, розовое лицо садовника и желтеющий синяк под глазом, поскольку жена его, Нина Константиновна, работала в суде настоящим судьей и преступной лояльностью и либерализмом, в отличие от мужа, не страдала. Она постоянно карала супруга за малейшую провинность, малейшее нарушение общественного равновесия и порядка. Иногда словесно, а иногда и физически.

Конечно, к наказаниям понуждала ее профессиональная деятельность. Не то принес из магазина – получи. Спал после обеда – три дня без сладкого. Пришел с запахом алкоголя – это уж по полной программе. Но при всем при этом Нина Константиновна горячо и, надо сказать, пылко любила мужа, не представляя себе, как бы она жила без него.

– Пытали? – спросил после краткого приветствия Борис, имея в виду припухший желто-синий островок под глазом Ивана Дмитриевича.

– А-а… – отмахнулся тренер, выставляя угощение. – Тяпнули с Никодимовым по сто грамм после турнира… Ну оно, в смысле процессуального действия, как раз и получилось. Но я не в обиде. Ты же, Боря, знаешь Нинулю мою. Она строга. Как иначе – работа такая.

– А нынче что же, – кивнула Тамара на праздничный стол, – снова будет суд?

– Нынче, – солнечно улыбнулся Иван Дмитриевич. – Нина уехала к матери в деревню. Та прихворнула. Просила навестить. Так что гуляем, россияне! Я смотрю, у вас прибавление в семействе, – кивнул философ на Джульку, которая смирно и изящно сидела в общем кругу.

Расхвалив Джульетту на все лады, описав то, как Борис нашел ее и как потом нес совершенно окоченевшую буквально с того света, Тамара сервировала стол, водрузила в центре подаренную розу и предложила выпить за вновь прибывшего, уникального человека, сошедшего со страниц «Красной книги», отдавшего всю свою жизнь воспитанию крепкого поколения…

Тут пафос Тамары иссяк, и она просто спросила, хотя и не в первый раз:

– Как вам это удалось, милостивый государь, взрастить столько достойных людей? Недавно видели одного из ваших учеников по телевизору Очень глубокий молодой человек.

– Голубушка, – сказал Иван Дмитриевич, мягко улыбаясь, будто добрый дедушка, – терпение. Все дело в терпении. Я выработал в себе такую норму терпения, которая не позволила бы пролиться даже тени раздраженности, озлобленности, неверия в человека. Только доброта. Доброта и поддержка способны делать чудеса. Вот и весь нехитрый секрет. Что же касается всяческих борений с самим собой, своими воспитанниками – то боже мой, судари мои! Сколько же всего пришлось вынести мне вот на этих самых плечах. Но это, своего рода, если хотите, спорт. А спорт, как известно, в конце концов делает человека прекрасным, сильным, мужественным, волевым. Хотя бывают разные срывы. Но в основном человек становится чистым. А вот теперь, – сказал Иван Дмитриевич, – меня заинтересовала совсем другая область. – Он наклонился к приятелям. – Я стал присматриваться к Нине. Даже стал писать что-то вроде некоторого эссе. Ведь она такая законница. Возможно, мои записи станут бестселлером. Сенсацией. Хотя я и не гонюсь за славой. Просто истина и правда должны торжествовать всегда. Рано или поздно.

– Вы – трибун, Иван Дмитриевич. И философ. Это уж мы с Борисом знаем.

– Да что ж трибун, голубушка! В том, что я могу поведать миру, собственно, ничего нового не будет. Все старо. Разве что факты… факты! От них никуда не денешься. А остальное… – Иван Дмитриевич махнул рукой. – Вот Нина Константиновна моя работает в суде. Но рассудите сами, что есть суд. Государственный инструмент, призванный вершить правовые действия в соответствии с моральными и этическими законами того государства, которому оно служит. Смею напомнить: инструмент карательный. Как меч или топор. В лучшем случае – розги. Я, понятно, немного утрирую. Государство, любое государство, что бы там ни изрекали, как бы ни приукрашивали – дитя той или иной идеологии. Коммунистической, буржуазной, фашистской, демократической и прочих. А идеология, судари мои, – вот мы и добрались до самого главного! – идеология – это философская концепция, располагающая некоторые идеи или верования выше ценности человеческого существа. Неважно даже, какая это идея. Она может быть внешне вполне благородной. Как, например, сегодняшняя наша, демократическая. Однако все идеологии ложны, поскольку ценят саму идею выше человеческой личности и даже больше человеческой жизни. Всякий же раз, когда идеям придается большее значение, чем человеку, появляется моральное разрешение жертвовать людьми ради выдумки, выгоды и прочего. За примерами далеко ходить не надо. Более семидесяти лет коммунистического безумия, революций, диктатуры пролетариата, коммун, культа личности… Все это, смею напомнить, во имя общего коммунистического счастья. И – за счет жизней миллионов людей. При помощи народного, в кавычках, суда. Что же мы получили в результате сегодня? Тысячи голодных, для которых нет греха, а значит – и преступления. И если к хлебу небесному за Христом идут миллионы, то за хлебом земным следуют тьмы. Несчастных, озлобленных, жестоких. Демократия принесла свободы – слава Богу! Но свободы эти уродливы, ибо кричать на площадях или обливать кого-то помоями в прессе – это не свобода, а отчаяние и разнузданность голода. Народ всегда искал, пред кем поклониться и создавал себе кумиров. Особенно в России. Так как Россия добрая, сентиментальная баба, которая всю историю свою ждала и ждет единственного своего, суженого своего, сильного и властного. Пусть даже это будет деспот, тиран. Так, может, ей и лучше. Вот и в вашем оркестре проявилась диктатура хозяина. Не понравилось ему ваше стремление быть свободными людьми, а не механическими колесиками и винтиками. И вот вы здесь вместо того, чтобы быть на сцене. Вы репрессированы. Вы умерли во имя прилизанной моральной чистоты. Вы даже не стали бороться за свои права, хотя и могли. – Опальные музыканты понуро опустили головы. – Вот вам маленький оазис мнимой демократии. А что это такое на самом деле – не знает никто. Бороться со Степановым было бесполезно. Такие всегда правы… даже в случае победы – вы бы ничего не выиграли. В моей практике таких случаев было великое множество. Вот я и пришел в свое время к выводу, что единственной на земле истиной является религия, которая зиждется на таких отношениях между Богом и человеком, а стало быть, в идеале, между человеком и человеком, кои напитаны самой высокой, самой искренней моралью. Потому что любовь является естественной силой притяжения. По большому счету взаимоотношения любви строятся, конечно, на работе нашего разума как инструмента познания, сердца – обители любви, и воле – того горючего материала, который поддерживает как первое, так и второе. Ну что загрустили, соколы мои! – взревел вдруг отставной генерал российского спорта. – Давайте выпьем за эти три великие силы, без коих невозможна жизнь на земле: разум, сердце и воля!