Бледная графиня - Георг Борн

Капеллан отступил.

— Вы хотите помириться с ним и снова сойтись?

Графиня холодно засмеялась.

— Это могло бы случиться, — сказала она, получая заметное удовольствие от испуга, который прочитала в глазах Филибера.

— Это могло бы случиться? — удрученно переспросил тот.

— Если вы не помешаете, — засмеялась графиня. — Ступайте, капеллан, и постарайтесь выполнить мое поручение.

Не прошло и четверти часа, как Филибер в графской карете уже ехал в город исполнить поручение и, главное, узнать, насколько велика вероятность, о которой со смешком и между прочим упомянула графиня.

Доктор Гаген вернулся к врачебной практике. Дел у него было невпроворот. Бедняки со всей округи шли к нему за помощью, и он сам днем и ночью готов был откликнуться на зов страждущих.

Бруно мог только удивляться подвижничеству Гагена, который всего себя целиком отдавал заботам о страждущем человечестве. Доктор без колебаний шел туда, где был нужен, и никто не знал, что получает помощь от человека, который по своему положению и богатству мог бы всю оставшуюся жизнь посвятить одним только развлечениям. Более того, многие нуждающиеся вообще иной раз не знали, от кого им приходит помощь.

В тот день, когда Филибер выехал из Варбурга, Гаген, как всегда, вернулся домой поздно и, наскоро подкрепившись, ушел в кабинет, чтобы написать несколько писем в Париж и Вену. Мысль о сыне мучила его. Он хотел узнать истину. И тут он услышал, как звякнул входной колокольчик. Старуха-экономка открыла дверь и пришла доложить о приезде капеллана. Гаген взглянул на нее с удивлением — капеллан? Что за капеллан?

Но он не успел еще ничего сказать, как на пороге возник и склонился в низком поклоне Филибер. Гаген вспомнил, что в прежние времена он был духовником Камиллы. Как попал он сюда? Приехал из Парижа? От старого Брассара? Не привез ли он известий о Леоне?

Гаген встал навстречу вошедшему.

— Позвольте, ваша светлость, напомнить, кто я…

— Не трудитесь, — перебил его Гаген, — я помню вас. И оставьте «светлость» в покое. Раз уж вы нашли меня, то знайте, что здесь я живу под именем доктора Гагена. Вы из Парижа?

— Точно так, господин доктор, — ответил Филибер.

— Насколько я знаю, вам известны некоторые мрачные обстоятельства моего прошлого, — сказал Гаген. — Вы, помнится, были духовником Камиллы фон Франкен.

— Графиня вышла замуж и уже овдовела. Она живет в замке недалеко отсюда.

— Я знаю.

— Вы видели графиню, после того как поселились здесь?

— Один раз и только как доктор Гаген. Но что привело вас ко мне, капеллан?

— Желание увидеть вас. Я узнал от старого Брассара, с которым виделся совсем недавно, где и под каким именем вы живете.

— От старого Брассара? Что же еще он вам сказал?

— Немного рассказал о молодом человеке, порученном его заботам.

— А знает ли он, где сейчас этот юноша? — поспешно спросил Гаген.

— Я вполне понимаю ваше волнение, доктор Гаген…

— Вы знаете тайну рождения этого молодого человека, поэтому вам я могу сознаться, что очень хочу его видеть, а стало быть, и узнать, где он живет. Когда вы появились, я было подумал, что вы пришли сообщить мне что-нибудь о сыне.

— Я часто видел Леона Брассара и много говорил с ним…

— Ах, как я хочу его увидеть, показать ему мою родину! Мое измученное сердце хочет встречи с ним. И я давно взял бы его к себе, если бы… Впрочем, оставим эти объяснения. Теперь я, как никогда раньше, хотел бы иметь возле себя сына и не оставляю надежды, что небо сжалится надо мной. Надеюсь, что из него вырос достойный человек, ведь он был отдан в хорошие руки и получил прекрасное образование. Наверное, ему недоставало родительской любви. Все-таки, несмотря на искреннюю к нему привязанность, старый Брассар не отец. Вы меня понимаете, капеллан: молодой человек вырос без отца и матери. Я боюсь, что это сказалось на нем. Но он еще очень молод, и, может быть, мне удастся исправить свою вину.

— Значит, вы, доктор Гаген, любите молодого Брассара?

— Как вы можете об этом еще спрашивать, капеллан? Было бы противоестественно, если бы отец не любил своего сына. И я сознаюсь вам, что надежда на сына — единственная светлая точка на моем мрачном жизненном горизонте, и небо будет слишком жестоко, если лишит меня этой последней надежды. Кстати, вы не знаете, куда пропал Леон, после того как дурно и необдуманно поступил с названным отцом?

Филибер пожал плечами.

— Нет, к сожалению, — тихо сказал он и добавил уже громче, меняя тему разговора: — Доктору Гагену известно, что я был духовником Камиллы фон Франкен. Старинная привязанность влечет меня к ней, теперь уже графине Варбург, и когда мое желание исполнится, я скоро буду иметь честь видеть вашу светлость уже как капеллан замка.

При последних словах Гаген, поняв, куда клонит Филибер, встал, словно хотел разом обрубить неприятный для него разговор. Филибер тоже встал.

— Оставим это, капеллан, — сказал Гаген безразличным тоном.

— Разве нет никакой надежды на примирение? — вкрадчиво спросил тот.

Гаген словно и не слышал его вопроса.

— Вы едете в Варбург, чтобы занять там место капеллана, как я понял, но будет лучше, если вы не станете распространяться о нашей встрече, — сказал он. — Что же до остального, то не мне судить о ваших помыслах и поступках.

— Но я был бы очень счастлив, если бы мне удалось, ваша светлость, способствовать вашему сближению с Камиллой. Наверное, так было бы…

— Извините, господин капеллан, — перебил его Гаген, — но мне еще надо посетить одного больного. Каждый, сами понимаете, служит Богу по-своему. И я бы желал, чтобы вы, при исполнении ваших обязанностей, были так же душевно удовлетворены, как и я.

Гаген поклонился капеллану.

Филибер простился и ушел вполне довольный. Он узнал то, что хотел узнать: принц Аналеско не имел ни малейшего желания сблизиться с Камиллой и, следовательно, не будет его соперником в притязаниях на бледную графиню.

ХII. ПОЖАР В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ

Доктор Вильм вечером возвратился из Варбурга, где официально сообщил хозяйке замка, что переданная в заведение мнимая графиня совершенно здорова.

Побывал он по пути и у доктора Феттера, но все старания Вильма убедить последнего в том, что диагноз в отношении Лили поставлен неправильно, не имели ни малейшего успеха.

Возвратившись в больницу, Вильм сейчас же отправился к Лили, чтобы узнать, как она себя чувствует. Потом осмотрел других больных. Все было нормально и в надлежащем порядке. Даже в тех палатах, которые были поручены надзору Доры Вальдбергер, ничто не могло дать повода к неудовольствию.

Сама же Дора в это время разносила больным ужин. Когда Вильм оказался рядом с ней, она сделала вид, что не замечает его.

Завершив обход, доктор Вильм переговорил с инспектором и, убедившись, что в его отсутствие не произошло ничего особенного, отправился отдыхать к себе в комнату, поскольку было довольно поздно.

В заведении зажгли лампы, но из экономии светили они вполнакала, и большая часть больничного коридора была едва освещена.

Директор ночью в больницу никогда не приходил. Доктор тоже в позднее время появлялся здесь только в исключительных случаях, когда с кем-то из больных случались припадки. Наблюдать же за порядком в это время входило в обязанности инспектора, для чего он обычно в десять часов вечера делал обход дома, а потом уходил к себе до следующего обхода, который начинался в шесть утра. Ну, а в этот глухой ночной промежуток в больнице оставались только надзиратели и сиделки.

Женское отделение было полностью отделено от мужского. Каждое из них занимало по два флигеля в два этажа, и на ночь в каждом флигеле находилось по надзирателю или сиделке, так что фактически в это время суток за всей больницей присматривали только четыре человека. Но и эти четверо, как правило, около полуночи засыпали где-нибудь в укромном уголке — все равно им в течение ночи совершенно нечего было делать, поскольку буйные на ночь обычно привязывались к кроватям, а остальные больные не требовали пристального надзора.

В ту ночь во флигеле, где была комната Лили, дежурила Мария Биберштейн, в другом же — Дора Вальдбергер.