Победа Элинор - Мэри Брэддон

— Как вы жестоки, Элинор! — кричала она, — я никогда не думала, чтобы вы могли действовать так гнусно! Во-первых, вы влюбились в Ланцелота, потом вы раздумали да и вышли за моего опекуна, но когда вы увидели, что опекуна не любите, так стали подкапываться под мое счастье, а теперь желаете восстановить меня против Ланцелота — только вам этого не удастся! Вот же вам!

Последнее восклицание было задушено громкими рыданиями, и долго сидели молодые подруги молча на диване напротив угасающего камина. Мало-помалу Лора все ближе прижималась к груди Элинор, потом ее холодная от душевной тревоги рука упала небрежно на опущенную руку Элинор и, наконец, тихим, почти замирающим голосом от рыданий, Лора прошептала:

— А вы, Элинор, думаете, что он такой злой? О, Элинор! Неужели вы в самом деле думаете, что он тот самый злодей, который обыграл вашего отца?

— Я знаю, что это он самый, Лора.

— И вы думаете, что он подложил поддельную духовную для того, чтобы воспользоваться этими противными деньгами? О! Для чего ему эти деньги, когда бы мы могли быть так счастливы в бедности? Так вы в самом деле думаете, что он подделал подложный документ?

Ее голос превратился в шепот, когда она произносила это слово, столь ужасное для нее по отношению к Ланцелоту.

— Думаю и уверена в том, Лора, — отвечала Элинор печально.

— Но что ж они с ним сделают! Что будет с ним? Ведь они не повесят его, Элинор? За подделку не станут вешать? О, Элинор! Что с ним будет? О, как я люблю его! Мне все равно кто он или что он сделал: я все еще люблю его и готова умереть, чтобы спасти его!

— Не бойтесь, Лора, — возразила Элинор с горьким негодованием, — Ланцелот Дэррелль увернется от наказания, несмотря на все гадости, наделанные им — вы можете быть в том уверены. Он поднимет голову еще выше прежнего, Лора. Не пройдет недели, а он будет уже объявлен владетелем Удлэндса.

— Но совесть его, Элинор, совесть? О, как он будет страдать! Как он будет несчастлив!

Лора вырвалась из нежных рук, ее поддерживавших, и вдруг вскочила на ноги.

— Элинор, — вскрикнула она, — где он? Пустите меня к нему! Еще не поздно все переделать по-прежнему, он может опять подложить подлинную духовную.

— Нет, нельзя: подлинная пропала.

— Так пускай он уничтожит скорее поддельную!

— Не думаю, чтоб он мог это сделать, Лора. Если сердце его не закоснело во зле, то у него довольно времени для раскаяния, прежде чем духовная будет прочтена. Если он пожелает переменить все по-прежнему, то ему стоит признаться своим теткам и умолять их о пощаде. Совершив это преступление, он обидел только своих теток. Без всякого сомнения, по настоящему завещанию они единственные наследницы.

— Он должен признаться, Элинор! — закричала Лора, — я сама брошусь перед ним на колени и не встану до тех пор, пока он не даст слово, что все сделает как следует, по справедливости. Для самих себя тетки сохранят это втайне: они сами не захотят, чтобы весь мир узнал, что их племянник совершил преступление. Он признается им во всем и тогда все наследство им достанется, а мы можем с ним повенчаться и опять быть счастливыми, как будто он ничего дурного не сделал. Пустите меня к нему!

— Только не ночью, Лора. Посмотрите, который теперь час.

Элинор указала ей на стоявшие против них часы. Была половина второго.

— Так я завтра утром повидаюсь с ним, Элинор, непременно повидаюсь.

— Хорошо, душенька, если вы думаете, что эго справедливо и хорошо.

Но завтра утром Лора не увиделась со своим женихом, потому что к утру открылась у нее жестокая нервная горячка. Из Уиндзора приглашен был доктор, чтобы лечить ее. Элинор ни на ми нугу не покидала ее, заботясь о ней как мать, нежно любящая свое дитя.

Джильберт Монктон сильно встревожился за свою воспитанницу и часто подходил к двери, чтоб спросить в каком положении находится ее здоровье.

Глава ХLVII. ТЯЖЕЛЫЕ МИНУТЫ

Болезнь Лоры Мэсон не была опасна, даже вовсе не серьезного свойства. Нежные розы на ее щеках приняли яркий, алый оттенок, голубые глаза цвета бирюзы, блестели лихорадочным огнем, крошечные ручки были горячи и сухи. Напрасно доктор из Уиндзора предписывал успокоительные средства: его больная не хотела вести себя тихо, не хотела быть спокойною. Все усилия Элинор ее утешить остались тщетными: она не хотела принимать утешений.

— Вы трудитесь напрасно, Нелли, — с нетерпением восклицала больная, — я должна говорить о нем, должна говорить о моем горе, если вы не хотите, чтобы я сошла с ума. О, мой бедный Ланцелот! Мой милый дорогой Ланцелот! Как жестоко разлучать меня с тобою!

Главное затруднение заключалось в этом. Бедная Лора пе переставала умолять о позволении видеться с Ланцелотом: отпустить ее к нему или послать просить его приехать к ней. Кто способен в этом отказывать, тот — жестокое бездушное создание.

Однако Элинор отказывала.

— Невозможно, моя душечка, — говорила она, — мне совершенно невозможно теперь встречаться с ним иначе, как со врагом. Завещание будет открыто через несколько дней. Если Ланцелот Дэррелль раскается в своем поступке, он, конечно, постарается уничтожить сделанное. Если же он не почувствует раскаяния и вступит во владение в силу духовной, то он будет низкий человек, недостойный вашего сожаления.

— Но я жалею его, я люблю его.

Странно было видеть, до какой степени эта любовь овладела мелкой, пустою душою Лоры. Легкомысленная девушка была настолько же впечатлительна, насколько непостоянна. Удар поразил ее сильнее, чем он мог бы подействовать на женщину с природою более возвышенною, более гордою, но для подобной женщины последствия его остались бы, быть может, навсегда, тогда как едва ли было вероятно, чтобы страдания Лоры длились вечно. Она не старалась терпеливо переносить горя, выпавшего ей на долю. Она лишена была всякой гордости и не более стыдилась, оплакивая потерю Ланцелота Дэррелля, чем стыдилась бы плакать над сломанной куклой пятнадцать лет тому назад. Ей было решительно все равно, кому бы ни сообщать свое горе, она могла бы взять в поверенные свою горничную, если бы Элинор не удержала ее.

— Я очень страдаю, и очень несчастна, — говорила она, пока ее девушка поправляла подушки и приводила в порядок простыни, скомканные в кучу от движений больной, беспрестанно метавшейся по кровати.

— Я самое несчастное создание, когда-либо рождавшееся на свет, Джэн, мне хотелось бы умереть. Желать смерти очень дурно — я это знаю, а все-таки желаю умереть. Какой в том толк, что мистер Фетерстон выписывает для меня рецепты, когда я не хочу лечиться? Какая мне польза в этом прохладительном питье, когда я охотнее бы умерла? К чему все эти гадкие усыпительные лекарства, со вкусом выдохлого лондонского портера? — Микстуры не возвратят мне Ланц…