Севастопольская хроника - Петр Сажин

Нам тогда не удалось поговорить обстоятельно – я спешил: катер с крейсера «Красный Кавказ», на котором мы с Хамаданом должны были отбыть в осажденную Одессу, уже стоял у пристани. Мы условились встретиться после моего возвращения из Одессы.

Но когда я вернулся из Одессы, старшего лейтенанта в Севастополе уже не было – он улетел в Москву.

Прошло больше года. Сколько событий свершилось за это время на наших глазах! Я давно забыл думать об этом моряке, втайне считая, что он погиб. И вот встретились!

На нем вместо изящной тужурки китель толстого сукна, брюки с клапанами на боках, как у краснофлотцев. Но хоть китель и не был изящным, зато два ордена Красного Знамени на левой стороне груди и лесенка нашивок за ранение на правой придавали моему знакомому боевой вид, который для строевого командира был дороже изящества и галантности! Он был и в звании повышен: на рукавах его кителя к двум средним шевронам прибавился узенький шеврончик.

Встретились мы в той же комсоставской столовой на Николопесковском. Капитан-лейтенант сидел за столиком один и ел левой рукой – я не сразу заметил, что правая у него на перевязи.

После обеда мы сели в раздевалке на диванчик. Он набил свой «Донхилл» самосадом и закурил.

Отвечая на мои вопросы (что у него с рукой и где он пропадал целый год?), он избегал подробностей, а для меня было важно именно это. Когда я сказал ему, он усмехнулся и неожиданно ответил по-английски:

– Мей би (т. е. может быть. – П. С.), когда-нибудь и расскажу подробно, а теперь ни настроения, ни времени.

Выпустив густую струю табачного дыма, он сказал лишь о том, что после испытания электротралов был в Москве, потом снова очутился на Черном море, участвовал в феодосийском десанте, был ранен, лежал в госпиталях в Сочи и Тбилиси, после излечения вернулся в Севастополь и ушел оттуда 3 июля на рыбацком сейнере и, указав на руку, а затем на глубокий шрам на голове, сказал, что был ранен во время этого перехода. Теперь предстоит несколько операций на руке, чтобы восстановить подвижность пальцев.

Конечно, для меня этого было совершенно недостаточно. Я утащил его к себе в гостиницу «Москва».

Бутылка армянского коньяка «Двин» разговорила его. Отпивая на европейский манер крохотными глотками, он причмокивал, восклицая то по-русски: «Великолепно!», то по-английски: «Tops!» – высший класс!

В этот вечер он был в ударе и рассказывал с подробностями, живо, а иногда представлял все в лицах. Мы встречались с ним не раз потом, и наконец у меня составилась картина последних дней обороны Севастополя.

День 29 июня 1942 года начался в Севастополе намного раньше астрономического времени. В два часа его жители были разбужены оглушающим грохотом артиллерийских залпов и гулом тяжелых бомбардировщиков: началось последнее и решающее наступление немецких войск, Да, именно в этот час начальник артиллерии 54-го немецкого армейского корпуса генерал Цукерторт ввел в действие всю свою артиллерию, а корпус располагал 54 батареями тяжелой и большой мощности; 41 батареей легкой артиллерии, 18 минометными батареями и двумя дивизионами самоходных установок.

Среди пушек большой мощности имелись батарея гаубиц и мортир, их калибр: 305, 350 и 420 мм. Были также и два орудия, калибр которых достигал 600 мм! Но первое место занимала «Дора» – «дочь» крупневских артиллерийских заводов. Ее калибр – 800 мм. Она прибыла к Севастополю на шестидесяти железнодорожных составах. Ее размеры волновали воображение: ствол тридцатиметровой длины, лафет достигал высоты трехэтажного дома. В штате у этой госпожи насчитывалось до 1500 человек. От возможных ударов авиации ее прикрывали два дивизиона зенитных пушек.

К артиллерии генерала Цукерторта присоединились 25 батарей тяжелой и артиллерии большой мощности, а также 25 батарей легкой артиллерии, 6 минометных батарей, один дивизион самоходной и два дивизиона артиллерии инструментальной разведки генерала Мартинека, начальника артиллерии 30-го армейского корпуса.

Под ошеломляющий гром пушек и пришедшей на помощь им 8-й немецкой воздушной армии, которой командовал известный своей жестокостью генерал фон Рихтгофен, произошло то, чего больше всего и боялся командующий Приморской армией генерал Петров, – фон Манштейн начал переброску войск через Северную бухту, в направлении Троицкой, Георгиевской и Сушильной балок. Во время переправы наши артиллеристы и стрелки потопили несколько десантных лодок и катер, но это не отразилось на высадке десанта – противнику удалось закрепиться.

С занятием немцами плацдарма на Корабельной стороне, где сосредоточены почти все предприятия города: доки, мастерские, электростанция, Морской завод, а также госпиталь и Флотский экипаж, наступило угрожающее положение для Севастополя.

Продвижение противника пытались остановить моряки – бойцы 79-й стрелковой бригады полковника Потапова и 2-го Перекопского полка подполковника Тарана. Схватки носили ожесточенный характер.

Моряков поддерживали артиллеристы капитан-лейтенанта Матюхина, его батарея, установленная на Малаховом кургане, вела огонь и по Северной стороне, где происходила посадка десантников, и по местам высадки на Корабельной. Но силы были неравны, и немцы захватили большую часть Корабельной стороны.

К вечеру бои шли уже у подножия Малахова кургана и казарм Флотского экипажа. Усилились наступательные бои и в других секторах, куда были брошены крупные соединения танковых войск и авиация. Положение быстро осложнялось – на многих батареях не хватало снарядов, а на некоторых кроме «практических», то есть болванок для практических стрельб, в двориках ничего не осталось.

Ураганный огонь артиллерии противника и непрерывные налеты бомбардировочной авиации приносили большие разрушения и выводили из строя защитников Севастополя – войска, оборонявшие город, вынуждены были отходить на новые рубежи. Немцы шли за ними по пятам.

Все – воины и мирные жители в эти часы, часы грозной опасности, больше чем когда-нибудь жили надеждой на то, что Большая земля не оставит их: придут корабли, доставят пополнение, снаряды, и немец будет вышиблен из города, и восстановятся прежние позиции.

В течение дня разрушительные удары немецкой артиллерии и авиации нарастали, и весь город оказался в огне и окутался черным дымом пожаров.

Ночью пожары полыхали почти повсеместно, слышались крики, на некоторых участках под покровом темноты немцы пытались продвинуться вперед. Моряки и бойцы Приморской армии встречали их врукопашную.

Тяжелое положение вынудило Штаб Севастопольского оборонительного района во главе с вице-адмиралом Октябрьским оставить флотский командный пункт (ФКП) на Телефонной пристани и перебраться в район Херсонесского мыса, в помещения 35-й батареи береговой обороны, где был предусмотрен запасный командный пункт.

Это было сделано настолько поспешно, что многие организации службы флота не были предупреждены.

30 июня, свернув свой штаб в Карантинной бухте, генерал Петров также отошел на 35-ю батарею. Покинул свой командный пункт и городской Комитет обороны.

После ухода штабов на Херсонесский мыс из города туда же потянулось и население. Дорога к Камышевой бухте с каждым часом становилась не только непроезжей, но порой и непрохожей: поток, состоявший из стариков, женщин, детей, раненых, отходящих воинских частей, штабов разных служб и организаций, густел. Машины шли цугом.

Над этим потоком стояла столбом пыль и висел неумолчный крик. Немецкая авиация снижалась до предела и с каким-то садистским усердием обстреливала из пушек и пулеметов безоружных людей, наслаждаясь их страхом и растерянностью.

После каждого налета самолетов на серой дорожной пыли ленточками растекалась кровь. Убитых оттаскивали в стороны – некому было заниматься погребением. Да и поток не мог задерживаться – он тек из города к Херсонесскому мысу, как лава из горящего кратера вулкана.

В тот же день на 35-й батарее, на запасном командном пункте, состоялось последнее заседание военного совета Севастопольского оборонительного района. На нем присутствовало все морское и армейское начальство. Заседание открыл вице-адмирал Октябрьский. Он сообщил собравшимся о том, что в связи с создавшимся положением им были посланы телеграммы наркому Военно-Морского Флота адмиралу Н. Г. Кузнецову, командующему Северо-Кавказским фронтом маршалу С. М. Буденному и члену военного совета фронта адмиралу И. С. Исакову с просьбой разрешить в ночь с 30 июня на 1 июля вывезти самолетами 200–300 ответственных работников и командиров на Кавказ, а также разрешить и ему вернуться к флоту.

Адмирал Н. Г. Кузнецов ответил согласием.

Вице-адмирал Октябрьский положил телеграмму на стол и медленно обвел усталым взглядом всех сидевших в душном помещении батареи. Затем спросил И. Ф. Чухнова и М. Г. Кузнецова – членов военного совета Приморской армии, кого они могли бы предложить для руководства оставшимися на Херсонесском полуострове частями.