Жизнь Пушкина - Георгий Чулков

В эти дни как раз Пушкин, обедая у Дюме[1115], познакомился с Жоржем Дантесом. Они сидели рядом — поэт и его убийца. Пушкин с обычной для него добродушной снисходительностью слушал болтовню развязного эльзасца. Поэт не предвидел, что шайка международных титулованных контрреволюционеров, ненавидевшая его, — все эти нессельроде, бенкендорфы, геккерены воспользуются авантюристом для своих гнусных целей.

III

Измученный неравной борьбою с Николаем Павловичем, Пушкин 4 августа подал прошение по месту службы в министерство иностранных дел об отпуске на три месяца в Нижегородскую и Калужскую губернии. 25 августа он воспользовался разрешением и выехал в Москву. 29-го он был уже в Полотняном заводе, где прожил две недели с женою и детьми. Оттуда он со всем семейством проехал в Москву и дня через два отправился один в Болдино. Когда 15 октября он вернулся в Петербург, он нашел там не только Наталью Николаевну с ребятами, но и двух своячениц; их присутствие в доме Пушкина очень запутало и без того трудную жизнь поэта.

28 ноября Пушкин возобновил свой дневник. Поэт отмечает, что спешил уехать из Петербурга до открытия Александровской колонны[1116], чтобы не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами. Это несчастное камер-юнкерство преследует его, как навязчивая идея. 5 декабря он опять записывает: «Завтра надобно будет явиться во дворец — у меня нет еще мундира. Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами восемнадцатилетними. Царь рассердится — да что мне делать?..» Далее Пушкин саркастически сообщает, как обиделись в Москве старые сенаторы, на которых царь не обратил внимания, увлеченный княгиней Долгоруковой[1117], дочерью Сашки Булгакова, московского почт-директора, переславшего Бенкендорфу перлюстрированные письма поэта. Москвичам не понравилось также, что царь, будучи в театре, пошел за кулисы и ухаживал за актрисами. Все эти любовные шашни Николая Павловича происходили на фоне страшных пожаров, истреблявших в Москве целые кварталы. Искали поджигателей два месяца. С подозрительными расправлялись лихо, если даже не было прямых улик их виновности. Князь И. Ф. Голицын[1118] (а не М. Голицын, как неверно сообщил в дневнике Пушкин) переодевался мещанином и шнырял в народе в поисках преступников. «В каком веке мы живем!» — восклицает Пушкин. Поджигателей, настоящих или мнимых, секли жестоко, добиваясь признаний. А Москва все горела. «Государь рассердился, пишет Герцен, и велел дело окончить в три дня. Дело и кончилось в три дня; виновные были найдены и приговорены к наказанию кнутом, клеймению и ссылке в каторжную работу…» Пожары к этому времени прекратились, может быть, случайно, но верноподданные приписали это, разумеется, талантам самодержца.

В день своих именин[1119] Николай I был уже в Петербурге. «Я все-таки не был 6-го во дворце и рапортовался больным, пишет Пушкин в дневнике, — за мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арендта[1120]…»

Последняя осень в Болдине была бесплодна. Пушкин приехал туда озлобленный и подавленный. Он ничего не мог написать. Закончил только «Сказку о золотом петушке».

Сказка ложь, да в ней намек!Добрым молодцам урок.

Эти финальные строки цензор вычеркнул. Какой же намек, однако, имеется в этой сказке? Он так завуалирован фабулой, заимствованной у Ирвинга[1121], что едва ли можно найти в ней какую-нибудь определенную политическую тенденцию. По все же царь Дадон, отказавшийся исполнить обещания, данные им мудрецу, и соблазнившийся красавицей, которой хотел владеть этот самый мудрец, напоминает (правда, отдаленно) житейскую тему, в коей тогда был заинтересован Пушкин. Поэт долго верил, что 8 сентября 1826 года царь заключил с ним какой-то договор; он мечтал внушать монарху добрые идеи и воображал наивно, что не «раб и льстец», а он, Пушкин, будет приближен к престолу. В 1831 году он, не утратив еще этих иллюзий, подсказывал царю, что он желает взять на себя роль Карамзина, историографа монархии. Но царь мог только улыбнуться на такую затею. Пушкин теперь был убежден, что царь не сдержал своего слова. Но мало этого. Он отнимает у поэта его «шамаханскую царевну», его красавицу. Пушкин несколько раз называл себя «стариком». А что, если он имел в виду себя и свою судьбу, когда писал:

Старичок хотел заспорить,Но с царями плохо вздорить[1122];Царь хватил его жезломПо лбу; тот упал ничком,Да и дух вон. — Вся столицаСодрогнулась; а девица —Хи-хи-хи да ха-ха-ха!Не боится, знать, греха…

Тут в самом деле есть что-то пророческое. Только грозный петушок пробил темя царю Николаю не тотчас же после убийства Пушкина, а спустя двадцать лет, когда вся Россия дрогнула в год севастопольской катастрофы[1123].

Если в 1834 году Пушкин ничего не написал[1124], кроме последней сказки и лирического отрывка «Он между нами жил», зато он успел напечатать в этом году немало: «Сказку о мертвой царевне», «Пиковую даму», стихотворные переводы из Мицкевича «Будрыс и его сыновья» и «Воевода», поэму «Анджело», «Повести, изданные Александром Пушкиным», стихотворение «Красавица», отрывок из «Медного всадника», «Кирджали» и, наконец, «Историю Пугачевского бунта» в двух частях.

«История Пугачевского бунта» не имела успеха. «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже — не покупают, — записывает Пушкин на последних страницах своего дневника. — Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении…» И далее: «Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен…» В октябре или ноябре 1835 года Пушкин написал оду «На выздоровление Лукулла»[1125]. В ней все узнали убийственный портрет Уварова. После этого случая С. С. Уваров, бывший тогда министром народного просвещения, сделался злейшим врагом Пушкина и принимал участие в травле поэта.

А врагов у поэта было очень много. Правда, у него были и друзья. Но эти друзья только смутно догадывались о страшной судьбе поэта. А иные и вовсе не догадывались. В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, А. И. Тургенев были так связаны своими сословными и классовыми путами, что им очень трудно было понять Пушкина, коего гений разломал рамки, навязанные ему его происхождением и воспитанием. Правда, у Пушкина тех годов сложились убеждения, подсказанные ему его «шестисотлетним дворянством» и неудачею «тайных обществ», тщетно пытавшихся захватить власть 14 декабря 1825 года; его политические взгляды того времени были прежде всего взглядами дворянина, утратившего свои богатства и свои привилегии и мечтавшего о конституционной монархии в духе Монтескье с двумя палатами, из коих одна должна была быть представлена наследственными дворянами, «пэрами»; эти убеждения шли вразрез с официальной программой ничем не ограниченной монархии и бюрократической системы по прусскому образцу. Но не эти политические взгляды, обусловленные сословными и классовыми интересами Пушкина, были главной причиною той отчаянной борьбы, которую вела против него придворная знать: у многих друзей Пушкина были такие же политические убеждения, как у него, или очень близкие к его взглядам, например у того же Вяземского или Тургенева, однако именно Пушкин, а не другой кто-нибудь стал предметом ненависти всех этих царедворцев-бюрократов, «жадною толпою» стоявших у трона.