Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно я почувствовал тёплый золотистый свет и, не открывая глаз, сделал шаг, другой. И Книга легла ко мне в руки. Небольшой томик в потёртом переплёте… Правда, драгоценный оклад исчез, но это уже не имело значения! Моя миссия совершилась!
Гораздо позже я часто думал о том, как Евангелие оказалось в покоях епископа Тулузы. Скорее всего, члены Белого братства разгромили лавку купца-иудея, а награбленное принесли своему хозяину, но кто знает, как было на самом деле? Да это и неважно, ведь Книга у меня, и теперь я ни за что не расстанусь с ней!
Я подобрал портьеру, сорванную со стены трубадуром, с трудом отрезал от плотной ткани кусок, завернул в него Евангелие, спрятал на груди и отправился искать выход, потому что совершенно не помнил путь, который пробежал от места заключения Альды до покоев епископа.
Странно, но обратная дорога оказалась на удивление простой, и я быстро нашёл выход из опустевшего замка, ставшего теперь похожим на заброшенный склеп.
У ворот на земле сидела Альда, опершись спиной на ствол дерева. Двое из Чёрного братства охраняли её. Увидев меня, Альда бледно улыбнулась. Я наклонился к ней.
– Теперь мы отправимся домой. Ты можешь идти?
– Я попробую…
Я подал ей руку, Альда встала, сделала несколько шагов и вдруг качнулась. Я едва успел поймать её.
– Нет, так дело не пойдёт! Обними меня за шею, – сказал я и поднял любимую на руки. Она была совсем лёгкой, почти невесомой.
Люди епископа остались у брошенного замка, а мы втроём пошли обратно. Обычно весёлая и шумная Тулуза выглядела пустынной. Испуганные люди, чувствуя неладное, попрятались по домам.
– Что они делали с тобой? – спросил я Альду. – Били? Пытали?
– Нет… Ничего такого не было… Сначала Юк уговаривал меня лечь с ним, предлагал деньги, украшения, одежду с чужого плеча. Но я отказала ему. Тогда он стал ругаться и угрожать. Он говорил ужасные вещи… Что ты давно убит, что епископа сожгли на костре как еретика, что я одна во всём свете… Но я не верила ему. Однажды вечером он пришёл пьяный и попытался взять меня силой. А когда понял, что я… что я… ну…
– Что ты в тягости.
– Да… Тогда он ударил меня по лицу, назвал шлюхой и ещё по-всякому, и ушёл. Больше не приходил ни разу… Я так радовалась!
– Тебя кормили?
– Да… Сначала хорошо, потом хуже. А в последние два дня вообще никакой еды не приносили, но не по злобе. По-моему, они просто забыли обо мне. В замке была ужасная суета, я слышала. Знаешь, в тишине слух очень обостряется.
– Я не смог убить трубадура, он сбежал через потайной ход, как крыса. Но, Господь свидетель, я…
– Не клянись, – шепнула Альда и закрыла мой рот ладошкой. – Не оскверняй рот клятвой, а руки – кровью. Ты – целитель, твоё дело – спасать жизни, а не отнимать.
– Но как же…
– Бог ему судья. Век таких людей не бывает долгим, – спокойно сказала Альда. – Главное, что ты жив, и мы снова вместе.
Некоторое время мы шли молча, и вдруг Альда вздрогнула и прошептала:
– Павел… Мне надо домой… Лечь… Скорее…
– Тебе плохо? Где болит?
– Не знаю… – она говорила всё тише.
Внезапно я почувствовал, что тело Альды начали сотрясать судороги, она до синевы побледнела. Я встревожился и пошёл быстро, как только мог. А потом я почувствовал на руках что-то горячее. Высвободив ладонь, я посмотрел на неё и чуть не закричал: она была в крови! Тюремное заключение, плохая еда, многодневный страх сделали своё дело. Альда теряла нашего нерождённого ребёнка. Теперь я удивляюсь сам себе, как я, целитель, в суматохе не заметил беременность на большом сроке. Но Альда была такой маленькой и худенькой…
– Иаков! – закричал я, – с Альдой беда! Бери её на руки и беги домой! Я за тобой! Клади её в постель и пусть греют воду, много воды! Беги, что есть духу!
Великан бережно принял Альду из моих рук, увидел, что я весь в крови, переменился в лице и помчался со скоростью, которую никак нельзя было ожидать от такого крупного и тяжёлого человека.
К счастью, до дома епископа было уже недалеко, и мы почти успели.
В доме всё было вверх дном, бегали женщины в чёрном, таскали туда-сюда вещи, посуду, и всё заглушал рёв Иакова: «А-уы! А-уыы!!!»
Альда лежала на кровати бледная, перепуганная, с закушенной губой и засохшими дорожками слёз на щеках, вся в крови. Ей было очень больно, но она изо всех сил старалась не кричать.
Я знал, что следует предпринимать в таких случаях, и руки сами делали свою работу, но душа трепетала в ужасе. Ведь это был не посторонний человек, это была моя женщина, единственная на свете, и вот она теряет, уже потеряла ребёнка, в котором была часть и моей жизни, а теперь ошибка целителя может стоить жизни и матери. Страшным усилием воли я заставил себя забыть, что передо мной Альда, и делал то, что считал нужным делать, если бы передо мной лежала чужая женщина. Конечно, целитель – не повитуха, но никакая повитуха здесь бы не справилась, потому что бороться приходилось уже не с последствиями преждевременных родов ослабленной женщины, борьба шла за её жизнь.
Я толком не помню, что я делал и кто мне помогал. Когда рядом со мной появлялся таз с горячей водой или чистое полотно, я полагал это само собой разумеющимся. Потом таз и окровавленные тряпки исчезали. Кто-то делал компрессы, кто-то обтирал тело Альды уксусом, я потребовал лёд, и лёд появился. Когда я падал от усталости и забывался болезненным полусном-полукошмаром, меня заменяли. Епископ чуть ли не силой поил меня разбавленным вином, ничего, кроме хлеба, я есть не мог.
И вот настал миг, когда пришло понимание: всё кончено, Альда уходит. Я больше ничего не могу сделать, её жизненные силы иссякли. Лёгкое дуновение – и свеча души моей единственной погаснет. Это был миг страшного, чёрного отчаяния.
И тогда я услышал голос де Кастра:
– Книга. Взывай к Книге, это последний шанс.
– Как? Я же не умею!
– Умение не требуется. Обрати к Книге свою веру. Книга избрала тебя, надейся на чудо.
Альда уже была без сознания.
Трясущимися руками я взял Евангелие и по наитию положил его на лоб больной, а ладони – на её лицо, ощущая слабое биение век и затухающее дыхание.
За моей спиной де Кастр звучно и с выражением начал читать Псалтирь:
Господи! Не в ярости твоей обличай меня, и не во гневе Твоём наказывай меня.
Помилуй меня, Господи, ибо я немощен; исцели меня, Господи, ибо кости мои потрясены;
И душа моя сильно потрясена; Ты же Господи, доколе?
Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей.
Ибо в смерти нет памятования о Тебе; во гробе кто будет славить Тебя?[199]
И тут я ощутил, что моления услышаны, и смерть, которая уже стояла у изголовья моей любимой, отступила. Альда вздохнула и улыбнулась краешками губ. Перелом в болезни свершился.
Тогда епископ торжественно воскликнул:
Услышал Господь моление моё; Господь примет молитву мою.[200]
И ещё один голос прозвучал в комнате. Низкий, хриплый, незнакомый голос:
– Гос-х-пожа не умр-х-ёт?
Я с изумлением оглянулся. Говорил Иаков. Когда до него дошло, что исцеление коснулось и его, и он неожиданно обрёл речь, великан выронил таз и упал в обморок.
***Альда поправлялась медленно, очень медленно. Казалось, она крохотными шажками переступает по канату, натянутому над пропастью небытия. Утренняя улыбка – шажок, глоток бульона, яблоко с красным бочком, пахнущее солнцем и летом – ещё один. Это была жестокая схватка, и, Господь свидетель, мы честно её выиграли. Никогда у меня не было такого тяжёлого больного, никогда я не вкладывал в него столько сил и души.
Мы так боялись за жизнь Альды, что обретение Иаковом речи прошло почти незаметно. Правда, говорил он пока плохо, неразборчиво, как бы давясь языком – сказывались годы молчания. Но я обучил его гимнастике для людей, перенёсших insultus, и наш слуга прилежно занимался, укрывшись в дальнем углу усадьбы. Голос у него был подобен Иерихонской трубе, и слышно его было отовсюду. Обретя речь, Иаков сохранил неразговорчивость. Я пытался расспросить его о прошлой жизни, но тот предпочитал отмалчиваться. Имя своё он тоже отказался назвать, так и оставшись для нас Иаковом. Теперь бедняга окончательно уверовал в мою исключительность или даже божественность. Иногда я с ужасом думал, что этот простой и искренний человек по ночам возносит ко мне молитвы.
Я был так занят борьбой за жизнь и здоровье Альды, что пропускал мимо ушей всё, что не касалось её. Когда же Альда пошла на поправку, оказалось, что за время её болезни произошло много важного.
Вышло так, что взятие Терма переполнило чашу терпения графа Тулузы Раймунда, он был смертельно оскорблён и принялся действовать. Граф написал пространную жалобу папе Иннокентию, а сам отправился за Пиренеи к королю Арагонскому Педро. Тулузой во время его отсутствия управлял граф де Фуа, о приезде которого я тоже ничего не знал.