Тень Хранителя - Дэннис Фун

— Но, Роун, ты ведь нужен Городу. Все хотят…

— Лампи, разве ты не веришь пророчеству?

— Знаешь, с меня хватит. Не пытайся больше меня шантажировать пророчеством.

— Тогда прошу тебя просто как друга.

Лампи взглянул на глубокий рубец в форме полумесяца на руке Роуна и согласился… но при том условии, что вместе с ним будет назначен Совет для управления Городом. Вот так, по крайней мере на какое-то время, чтобы наладить жизнь как в Городе, так и в Дальних Землях, объединили усилия Камьяр, Волк, Шисос, Жало, Керин, гюнтер Номер Шесть, Стоув и Мабатан.

Что касается Киры, она была слишком подавлена и опустошена невосполнимыми потерями, понесенными при штурме Города. Лампи решил, что лучшим способом унять ее боль станет передача под ее попечение Новакин. Вместе с группой апсара она уехала в Новый Свет, взяв с собой к детям спавшую Аландру, в надежде, что в один прекрасный день они обе там исцелятся. А до тех пор, пока Кира не оправится, ее место в Совете будет занимать Исодель — жена правителя Селига.

Роун долго еще не мог без содрогания вспоминать, как он буквально отрывал Стоув от тела Виллума. Чем больше он старался ее поддержать и успокоить, тем больше она отдалялась, уходила в себя, замыкалась. А ему так хотелось быть ближе к ней, вместе по-семейному горевать и печалиться о кончине их родителей и недавно обретенного брата — Виллума. Роун прекрасно понимал, как много он для нее значил. Ему хотелось, чтобы она разделила с ним свою боль… хотя, может быть, здесь он немного кривил душой. На самом деле он даже с некоторым облегчением принимал то, что сестра от него отдалялась. Похоже, для них обоих это была единственная возможность исцелиться.

Когда завершилась последняя битва, он решил пройтись по улицам Города. Повсюду лежали еще неубранные тела погибших. На площади, где раньше высился огромный Апогей, стоял омерзительный запах смерти. Среди тел бегали крысы и летали мухи… Полчища крыс и тучи мух…

Он вдруг подумал, закрыт ли уже навсегда для некоторых из этих людей путь в Край Видений или все же там еще найдется для них местечко? Надежда на это показалась ему несбыточной. Потери были огромны, непоправимы, бессмысленны… Как в калейдоскопе отчаяния, перед его мысленным взором проносились погибшие, умершие, замученные… Эти видения переполняли его, кружились в голове, пока он не перестал понимать, кто он такой, зачем пришел сюда и почему это казалось ему настолько важным.

— Совет ждет. Пора принимать решения, — сказал Лампи, положив руку на плечо друга. Но Роун не сдвинулся с места. Он даже шаг боялся сделать. Будущее виделось ему пустым, лишенным всякой цели. — Пойдем, Роун, пожалуйста.

В голосе Лампи звучали боль и безысходная печаль, веки опухли.

Роун прекрасно понимал, насколько эгоистично он поступал, попросив друзей и сестру отпустить его. Ему было невероятно тяжело покинуть Лампи, Мабатан и Стоув — это было самым тяжелым из всех его решений. Но ему необходимо было понять значение того, что произошло с Другом и Повелителем Теней — что он сотворил с ними, что при этом чувствовал и кем после этого стал.

Путешествие по морю к этому острову было опасным и трудным, но по сравнению с тем, что ему довелось пережить, это были детские игры. Как и по сравнению с тем, что он переживал теперь. В тени гигантских деревьев, заботливо сохраняемых вазя, он уже много дней стоял словно в оцепенении перед могилой прадеда — Роуна Разлуки.

— Перед смертью своей Роун сказал Аитуне, что его самая заветная мечта, чтобы в один прекрасный день ты пришел на это место и прочитал в его память заупокойную молитву Негасимого Света. Ведь именно ради этого он и отдал свою жизнь.

— Не знаю… Не знаю, смогу ли я это сделать.

— У нас есть время, — ответил носитель традиций вазя с легким сердцем, с той же интонацией, которая часто звучала и в голосе его дочери. В словах его не слышалось и тени разочарования.

Дни неспешно сменяли друг друга, а Роун так и стоял у могилы прадеда, размышляя над тем, может ли он простить своему предку, что тот открыл снадобье, поверил Дарию… Ведь все это привело к неисчислимым бедствиям и несчастьям. И каждый день, когда он уже был почти готов простить прадеда, память рисовала ему картины Стоув, рыдавшей над Виллумом, пустые глаза Мабатан, сонмы мух, роившихся над бесчисленными телами мертвецов, жизни которых он знал лучше своей собственной.

Но однажды, когда он уже потерял счет дням, мысль о прощении соединилась у него в сознании с воспоминаниями, и он вдруг осознал, что на самом деле прощение и воспоминания — это единое целое.

И тогда, склонив голову, Роун начал читать поминальную молитву, стремясь навсегда сохранить в сердце ее слова.

Чтоб любовь, что ты дарил, принесла плоды,Буду жить;Чтобы дух, что ты делил, пробуждал мечты,Буду жить;Чтобы свет, что ты зажег, в сердце жил моем,Буду жить;Буду жить, чтоб образ твой озарял мой дом.

Роун поднял с земли камень и положил его на самый большой валун из тех, что были навалены на могилу прадеда. Потом вздохнул и будто впервые почувствовал аромат хвои высоких елей, которым был напоен воздух.

Роун из Негасимого Света внимательно вслушивался в звуки песни, которую пел хор окруживших его белых сверчков, и с помощью Хутуми надеялся когда-нибудь понять ее смысл.

© 2006, Dennis Foon

© M. M. Гурвиц, перевод на русский язык, 2011)

© ООО «Издательство „Этерна“», издание на русском языке, 2011

Примечания

1

Отрывок из старинной шотландской баллады «Два ворона» («The Twa Corbies»), вольно переведенной А. С. Пушкиным в 1828 г. Однако его стихотворение состоит из четырех четверостиший, в то время как в оригинале их пять, причем сказители цитируют именно пятое четверостишие, звучащее в оригинале так:

Mony a ane for him makes maen,But папе shall ken whaur he is gane.Over his banes when they are bare,The wind shall blaw for evermair.

— Прим. пер.

2

«Эпос о Гильгамеше», перевод И. М. Дьяконова. В английском переводе этот отрывок звучит немного иначе: «Сон чудесен, но страх велик: мы должны дорожить сном, несмотря на страх, потому что сон дает знать, что конец жизни — печаль». — Прим. пер.