Чужестранец - Алексей Семенов

— Скверно, — отозвался мякша. — Мне о князе Иворе лучше думалось, купцы его жалуют. Только вам-то здесь что?

— А вот теперь и до нас дойдет. — Мужик перестал теребить волосы и принялся за бороду. Брунко сидел тихо, как притаившийся котенок, только глаза смотрели востро. — Сам посуди, не всем ведь такое по нраву пришлось из старых княжьих людей. Да и новых тоже недовольных полно: рука у князя тяжелая. Кто в другие края подался, а иные воли захотели, да чтобы при прежнем достатке. А где достаток сыскать? Там, где еще люди вольно живут. А где еще такие есть? Да только в Чети! В самую-то глушь, конечно, никто не сунулся, по сухопутью тоже: по дорогам не больно находишься.

А вот по рекам вверх раньше кто только не поднимался, а ныне вот эти самые и пошли — злые да обделенные, да все при оружии, при кораблях — да по селам приречным, вверх по Хойре. До Устья покуда не добрались, но долго ли? Первые-то уже объявились: у пристани корабль стоит: воевода бывший крутоярский, Свенельд, с людьми уж два месяца как прибыл. Все думает, здесь ему на зиму стать или дальше путь держать, в Веретье. А в лесу, у лихих людей, вожак новый по осени объявился. В самом Радославе в гриднях сотником ходил — Асмундом звать. Так вот с ним-то разбойничье племя голову и подняло. Ранее только по дорогам шарили, а сейчас и на реку на челнах выезжают, и к деревням подступают. Такие дела. А у меня такая беда: Етон — он и прежде богатый мужик был да сильный, и со Свенельдом знается, и, кажись, с Асмундом.

— Так ты что, денег ему должен? — догадался Мирко. Ему было дико слышать все это — в Мякищах такого никогда не бывало, но дядя Неупокой знал, что надо было объяснить Мирко, когда отправлял парня в поход на юг, — хоть и родственный по языку и обычаю, а все ж совсем иной по укладу край.

— Должен, — сокрушенно покачал головой Прастен. — И немало — полтора коня серебром.

— А как не возвернешь? — участливо осведомился Мирко, чуть не зевая. История оказалась не больно интересной. Конечно, жаль было мужика, но неужто из-за денег так стелиться надо?

— Коли не возверну, придется ему дочку на потеху отдать, — заключил Прастен. — Не замуж, а так, баловаться. Потому я ему и слова поперек не скажу. Он уж и так две отсрочки дал.

Зевоту у Мирко как рукой сняло. «Что ж это получается? — подумал он. — Я от черного ветра прочь, а он встречь? Где ж такое видано, чтобы свободных людей, что свиней, под залог отдавать? Сколь уж у нас безобразий, а тут и вовсе непотребство какое-то! Гридни — в разбойниках! При дяде Неупокое, при князе Любомире разве слыхивали о таком? Да уж не тот ли самый Асмунд за мною на буланом гнался? Не его ли я в холме зарывал?» И Мирко, будто очнувшись, заново принялся выспрашивать:

— Что ж ты старосте не скажешь, Прастен? Разве сход уж ничего более не решает? А правда как же? Да, наконец, намял бы ты бока Етону этому: за такое месть кровная положена.

— Правдой у нас теперь Свенельд ведает, — усмехнулся горько Прастен, не отпуская бороды. — Спору нет, законы древние он почитает. Арголидцев за сто верст вниз прогнал. Только ведь он, немец, умный. Знает, что одним оружием на две деревни не сядешь. Ему свои люди здесь надобны, вот для них-то никакие правды не писаны. А Етон у него вроде как за старосту. Я-то всю жизнь на реке: рыбу ловил, потом гребцом на кораблях, потом на порогах да перекатах волок тянул. Теперь вот перевозчиком на челнах хожу — силы на троих таких, как Етон, достанет. Только после-то что? Ну, убью я его даже, а потом Свенельдова рать меня порешит. А как жена, как дочери, сестра как, Брунко вот тоже…

— Так ты к Свенельду пойди, — посоветовал Мирко. Он понимал, разумеется, что если бы это помогло, Прастен так бы и сделал, но вдруг да знание причины чем бы да поспособствовало избыть Прастенову беду. — Если он правду почитает.

— Почитает, — усмехнулся опять Прастен. — Да только вперед нашей, полесской да полянинской, свою, что из-за Камня привез. А по той правде это все возможно. Старосты нашего младшая жена теперь у Свенельда, тоже за младшую. То-то он волхвов арголидских не жалует: те ведь проповедают, что у единого мужа и жене быть единой. А кроме Свенельда ведь и Асмунд есть, — добавил Прастен. — Свенельд уж на него охотился — они еще на Вольных Полях не в ладах были. А уж у Асмунда никакой правды нет, кроме своей.

— Нет больше Асмунда, — откликнулся Мирко. — Можешь посмотреть. На холме, где межевой камень со знаком пламени. Могила там свежая. Я сегодня на закате его схоронил.

Прастен в изумлении вытаращил глаза:

— Великое колесо, — прошептал он. — Да неужто ты… Его?! Етона-драчуна не каждый одолеет, да то не диво все же. Асмунда? Его сам Свенельд побаивается! Ты? — Прастен аж вперед подался, не веря.

Парню очень хотелось соврать, что да, дескать, он. Стрелой, правда, а не в мечном бою. Случайно почти, и вообще — не рассказывать же Прастену про всадника-колдуна в синем колпаке и про тот ужас, что при одном воспоминании заворочался где-то под сердцем холодным черным змеем. Но на этот раз Мирко почему-то устыдился.

— Гром его убил, — кратко пояснил он. — Лазоревой молнией. Я такой отродясь не видывал. Она и невидима, считай. Возникла из тучки низкой, и вместе с конем его поразила. Я как раз от людей его бежал. Они поотстали, а он меня на холме догнал почти. Я уж думал все, смерть, только и оставалось, что Грома позвать. Подумал лишь, а Гром и явил себя: Асмунд — он, верно, это был: и по одеже, и по доспеху, и ликом, и умением гридень — только на холм вслед за мной въехал, да тут же и ударила в него молния. Я ее и за молнию-то сначала не принял, но запахло, как бывает при грозе. Потом, как водится, гром ударил. Только не очень сильный…

— Как «не сильный»?! Да, ты, Мирко Вилкович, видать, оглох! — Глаза Прастена разгорелись и увлажнились, а сам он чуть не плясать готов был от радости. — Да мы ж тут такой слышали, как раз со стороны холма с камнем этим поганым, — уши едва не разорвало! Скажи? — обратился он к Брунко, который, как рассказ дошел до Свенельда и Асмунда, а особливо до гибели последнего, завозился, заерзал и рот открыл, внимая.

— Ну да! — с готовностью откликнулся парнишка. — Ка-ак бахнуло! — Вот оно, есть, значит, и справедливость в свете, — тихо и как-то просветленно молвил Прастен. Он даже бороду теребить перестал. Растерянно-озабоченное выражение на его лице теперь разгладилось и стало даже благообразным. Взор просветлел: знал бы Прастен, чьим мечом и как свершилась эта самая справедливость!

— Вот бы и Етона со Свенельдом так! — оживился Брунко.

— Сейчас тебе, — осадил его Прастен. — Так в каждого молнией шарахать, скоро один на земле останешься. Да у Грома и иных забот хватает. Думаешь, ему только за разбойниками бегать? А кто землю от чудищ оборонять станет? Ты, что ли? Етона сперва одолей!