Хроники Фрая - Стивен Фрай

Съемки производились поздними воскресными вечерами, в присутствии публики. Бен «разогревал» ее, представляя персонажей и описывая место очередного эпизода в общем контексте. Это было существенно, поскольку от публики неизменно исходил ощутимый душок разочарования. Ни одна из серий текущего сезона к тому времени в эфир еще не выходила, публика оказывалась в неведомой ей обстановке и раздражалась отсутствием знакомых по предыдущим сезонам персонажей. Приходя на съемки «Черной Гадюки II», она с сожалением обнаруживала, что никакого короля в исполнении Брайана Блессида увидеть ей не доведется; приходя на «Черную Гадюку III», скучала по королеве, а когда дело дошло до «Черная Гадюка рвется в бой», ей хотелось увидеть принца Георга и миссис Миггинс.

При всем при том это был счастливый для нас опыт. В первую же после завершения съемок последнего эпизода субботу Ричард Кёртис устроил прием в своем оксфордширском доме. День стоял прекрасный, летний, всем нам хотелось посмотреть одну телепередачу, и Ричард, размотав удлинитель, поставил телевизор на деревянное кресло в тени под яблоней. Мы расселись на траве и от начала до конца просмотрели транслировавшийся американцами из Филадельфии музыкальный фестиваль «Живая помощь».

— Надо бы и нам сделать что-то похожее, — сказал Ричард.

— Как это? — Я не совсем его понял.

— Комики тоже могут собирать деньги. Посмотри, что сделал Джон Клизи для «Амнистии» своими «Балами тайной полиции».

— Ты говоришь о шоу «Живая помощь комедиантов»?

Ричард кивнул. Он довольно давно уже подумывал о том, что стало потом «Разрядкой смехом». И теперь, почти двадцать пять лет спустя, он каждый второй год отдает по шесть-семь месяцев своего времени организации, которая, любите вы или ненавидите несколько натужно сладкую веселость ее ежедвухгодичных телевизионных балаганов, собрала сотни миллионов фунтов в помощь людям, отчаянно в ней нуждавшимся.

Коралловое Рождество, Кессиди, «К4», Клэпхем, в котором нам не аплодировали, редкие хлопочки и член Колтрейна[176]

По окончании съемок «Черной Гадюки II» мне позвонил Ричард Армитаж.

— Рад сообщить, что нашлись люди, которым охота поставить «Я и моя девушка» в Австралии. Вы понадобитесь там Майку, чтобы произвести изменения, которые могут пригодиться и для бродвейской постановки.

В последнюю возможность я, вообще-то говоря, не верил. Чем, кроме пустых взглядов и озадаченных кошельков, могут отреагировать американцы на кульбиты кокни и рифмованный сленг? Зато идея насчет Австралии показалась мне замечательной, и мы — я, Майк и исполнители основных ролей — полетели туда, чтобы порепетировать с австралийской труппой в «Мельбурнском центре искусств». Жаль, что я практически не помню этой постановки. По-моему, я немного переработал тексты нескольких песен и изменил одну или две сцены, а больше мне ничего в голову не приходит. Год близился к концу, и мы с Майком решили, что будет забавно остаться здесь и встретить Рождество в Квинсленде. И выбрали Гамильтон, один из островов Большого Барьерного рифа. Почти все Рождество я провел в моем отельном номере, содрогаясь, трясясь и подергиваясь из-за того, что ухитрился намертво обгореть на солнце, — чем изрядно забавлял Билла Коннолли и Памелу Стефенсон, живших в том же отеле.

Я вернулся в Англию, и мы с Хью начали обдумывать шоу «Канала-4», про которое рассказал нам Пол Джексон. Один из молодых руководителей «К-4», Шимон Кессиди, очень хотел сделать нечто родственное американскому долгожителю «Субботним вечером в прямом эфире». Наше шоу, решил он, будет называться «Прямой эфир по субботам». С той поры я называл его про себя — вполне любовно — Шаромыжником Кессиди.

Микрофонные комики завоевывали мир. Наша разновидность скетчей, как представлялось Хью и мне, с каждым месяцем приобретала вид все более устарелый, — во всяком случае, в том, что касалось прямого эфира на телевидении. Проблема дуэта исполнителей — в противоположность сольному выступлению — состоит в том, что им приходится общаться друг с другом, а не с публикой. Мы написали в прошлом несколько сценок, в частности «Шекспировский мастер-класс», в которых могли напрямую обращаться к публике, однако большую часть времени играли персонажей мини-пьес, воздвигая между нами и зрителями «четвертую стену». Впав в редкое для нас неспокойное нахальство, мы решили, что, прежде чем представать перед объективами камер, нам следует попрактиковаться в каком-нибудь комедийном клубе. Одним из первейших заведений такого рода был в то время находившийся в Клэпхеме клуб «Менестрели», туда мы как-то вечером и отправились, и оказались в программе между молодым Джулианом Клэри и Ленни Генри. Джулиан выступал тогда как представитель «Клуба фэнов Джоан Коллинз» и выходил на сцену с маленьким терьером по кличке Фэнни Вундерпес. Сколько я помню, номер его был очень хорош. Мы, отработав пятнадцать минут и пропыхтев обычное наше завершение: «Господи, до чего они нас ненавидят» (Хью) и «А неплохо получилось» (я), остались за кулисами, чтобы понаблюдать за Ленни. Помню, я думал о том, как это чудесно — быть известным и любимым публикой. Ты только еще выходишь на сцену, а вся работа за тебя уже сделана. Ленни встретили громовые ободрительные крики, ему довольно было — так, во всяком случае, мне показалось — всего лишь открыть рот, чтобы публика скрючилась от смеха и восторженно забила в пол ногами. Мы с Хью никакой известностью не обладали: «Черная Гадюка II» еще не вышла в эфир, а «Хрустальный куб» и «На природе» видело человек семь, и каждому из них пуще всего хотелось нас передушить. В тот вечер в «Менестрелях» мы потели кровью, скармливая публике наши с исключительным изяществом выделанные фразы, пикантные остроты и мастерские словесные образы, и получили в награду лишь неуверенное хихиканье и вежливые, но разрозненные хлопки. А Ленни вышел на сцену, присвистнул, громко поприветствовал публику — и у здания клуба едва крыша не обвалилась. Он не напрягался — и не напрягал публику. Хью и я могли изо всех сил пытаться скрыть нашу нервозность и тревогу, однако мы с самого начала «грузили» публику, вместо того чтобы уверенно приглашать ее в наш мир. Вынужденные напрягаться зрители могли по достоинству оценивать наш текст и игру, однако таких океанских валов любви, какими она окатила Ленни, мы от нее не дождались. Позже, обретя известность, мы выходили на сцену под приветственные клики. Я запомнил тот вечер в Клэпхеме, который нам не аплодировал, всегда думаю о нем и благодарю мою счастливую звезду за то, что мне больше не приходится самоутверждаться подобным же образом. К сказанному следует добавить, что несколько лет спустя наступил вечер, когда мне пришлось наблюдать реакцию прямо противоположного толка. В конце восьмидесятых и начале девяностых я был распорядителем нескольких шоу «Истерия», устраиваемых «Трастовым фондом Терренса Хиггинса». На третьем из них мне пришлось представлять публике очень хорошо известного комика. Он вышел на сцену под бурю оваций — публика была так рада увидеть его. Ушел же он всего лишь под… уважительные аплодисменты. Следующий исполнитель был новичком. Никто и представления не имел, кто он таков и чего от него можно ждать. Я, как compère,[177] сделал все, чтобы обеспечить ему благосклонность зрителей.