Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари

Так в сорок пять лет он может свободно жить за счет доходов от свой лавочки в Гранаде. Но Бог ожидал его в том 1539 году, в январе, на празднике св. Себастьяна, когда в город приехал один из самых знаменитых проповедников того времени — Иоанн Д'Авила, апостол Андалузии. Иоанн был среди пришедших послушать проповедь, и до его ушей донеслись слова о том, что каждый "должен укрепиться в своем желании страдать и даже умереть скорее, чем совершить грех, который и является самым опасным бичом". Все поняли, что имелось в виду, так как именно в это время на область обрушился бич чумы.

При этом сравнении сильнейшее раскаяние овладело сердцем нашего "книготорговца": перед его глазами пронеслись картины всей его беспорядочной жизни и все грехи, совершенные им начиная с юности. Стоя среди слушавших, он начал кричать: "Прощения, мой Боже, прощения!" Казалось, он обезумел, а может быть, это было действительно так: он бросился на пол, бился головой о стены, рвал на себе бороду. Затем побежал к свой лавке, преследуемый кучкой ребят, которые кричали ему вслед: "Сумасшедший! сумасшедший!"

Он раздал свои деньги всем желающим, стал раздирать руками и зубами мирские произведения, даже сорвал с себя одежды. Побежал к Иоанну д'Авила, долго исповедовался ему, затем отправился на площадь, посередине которой была грязная зловонная лужа, вывалялся в ней и начал публично исповедоваться в своих грехах. Дети забросали его грязью, и он ушел совершенно счастливый, держа в руке крест, который давал целовать всякому, кого встречал на своем пути.

Некоторые биографы объясняют, что он сделал все это, потому что хотел казаться сумасшедшим "из любви ко Христу". Другие утверждают, что это был настоящий приступ безумия: слишком много пережито, слишком сильное напряжение, слишком много тьмы и слишком много света, слишком много жестокости и слишком много нежности, а главное, слишком большая жажда любви и слишком мало того, что этой любви достойно. Он и в самом деле попал в сумасшедший дом — один из тех, где лечение состояло в том, что самых беспокойных больных заковывали в цепи, а затем успокаивали, яростно избивая плетьми.

Но это был странный больной, даже в своем сумасшествии. Когда его пороли, он призывал "санитаров" продолжать, "потому что справедливо расплатиться плотью, которой совершал грехи". Но если пороли какого-нибудь другого беднягу, то он набрасывался на "санитаров": "Предатели, зачем вы так плохо и так жестоко обращаетесь с этими несчастными, моими братьями, которые находятся в этом Божьем доме и в моем обществе? Не лучше ли было бы пожалеть их за выпавшие на их долю испытания, содержать их в чистоте и кормить их с большим милосердием и любовью, чем вы это делаете?" И укорял их деньгами, которые те получали, чтобы заботиться о больных, а не чтобы издеваться над ними. В результате ему доставалась двойная порция ударов.

Но Иоанн говорил: "Да дарует мне Иисус Христос возможность иметь когда-нибудь больницу, где бы я мог принимать бедных, обездоленных и несчастных, лишившихся разума, чтобы служить им, как я того желаю".

Великий испанский поэт Лопе де Вега посвятил св. Иоанну Божьему поэму, в которой так описывает историю его сумасшествия и унижения: "Быть португальцем и унижаться страшно, потому что получать оскорбительные удары бичом и терпеть такое бесчестье от кастильцев — вещь неслыханная для португальца; и действительно, португальцы столь благородны и так храбры, что, если бы Бог не взял на себя это бесчестье во славу Свою, я не знаю, как это можно было бы стерпеть. И нет сомнений в том, что бесчестье было разделено между ним и Богом, хотя бы уже потому, что, если бы не это, Иоанн, как португалец, не смог бы такое вынести".

Через несколько дней он явился к директору сумасшедшего дома и сказал: "Благословен Господь, я чувствую себя в добром здравии и свободным от какого бы то ни было беспокойства". Чтобы доказать это, он попросил разрешения обслуживать других больных и проявил удивительное спокойствие и милосердие.

При выходе из больницы его ожидало последнее душевное потрясение: как раз перед дверью проходила похоронная процессия, сопровождавшая тело прекрасной императрицы Изабеллы Аугусты, супруги Карла V, к месту похорон в королевской часовне в Гранаде. Это зрелище — как случилось и с герцогом Франческо Борджиа, именно тогда определившим свое призвание к святости, — окончательно убедило его в том, что он должен посвятить свою жизнь служению Господу нашему, заботясь о самых обездоленных.

Ему исполнилось уже сорок четыре года и жить оставалось только одиннадцать, но за столь короткое время он стал "отцом бедняков", "патриархом милосердия", "чудом Гранады", "честью своего века" — такие были даны ему имена.

Он начал работать, собирая и перепродавая дрова, пока не смог приобрести домишко напротив рыбного рынка, где приютил первых беспризорных. На рынке ему дарили рыбу, которую не удавалось продать, так как тогда ее не умели консервировать, и он готовил из нее еду для своих больных, научившись готовить отличную уху. Кроме того, каждый вечер с корзинкой за спиной и двумя кастрюлями, подвешенными по бокам на перекинутой через плечи веревке, он направлялся в богатые кварталы, и проходя так по улицам, кричал: "Кто-нибудь хочет порадеть о себе? Братья мои, Бога ради, сделайте себе доброе дело!"

Это и есть первоначальный смысл слов, от которых происходит сегодняшнее название основанного им ордена: "Братья Доброго Дела". Исходно это выражение означало не то, что нужно заботиться о более бедных собратьях, но то, что нужно делать добро для самого себя, совершая добрые поступки по отношению к другим. Невозможно по-настоящему любить бедняков, не увидев сначала свою собственную невероятную бедность, необходимость обогатить собственную презренную жизнь, делая себе добро тем, что совершаешь его по отношению к другому.

Святые, возлюбившие бедность, и бедняки увидели в этой любви богатство, способное наполнить их существование лучше всякого сокровища. Порыв милосердия никогда не бывает направлен от богатого к бедному, но только от бедного к бедному: от того, кто обнаружил, что он беден, несмотря на свои богатства, и что его сокровища даны ему для того, "чтобы приобрести сокровище на небесах", совершая добрые поступки на земле.

Поступили первые дары, и дом стал расширяться. Иоанн начал принимать своих больных, разделяя их и распределяя соответственно болезням: одна комната для тех, кого лихорадило, одна для раненых, одна для инвалидов, первый же этаж был предназначен для бродяг и нищих, не имевших крова. И это в те времена, когда в больницах больных собирали толпой без разбора, а самых