Принц для Сумасшедшей принцессы - Татьяна Устименко

Генрих застонал, осел на пол и схватился за левую щеку.

– Ты чего, – потянул его Ланс за рукав, – вставай!

Де Грей посмотрел на него с легкой обидой во взоре, а потом приоткрыл рот и выплюнул что-то маленькое, белое…

– Ты же сам хотел именно этого! – рассмеялся полукровка, поднимая с паркета выбитый сильфский зуб. – Уж не знаю, как тебе, а мне было совсем не больно! Ульрика и правда настоящий профи по удалению зубов! Не так ли?

– Зачем ты меня ударила? – Генрих стоял, небрежно привалившись спиной к стене и не отрывая от меня горящего желанием взгляда. – Заметь, я не спрашиваю – почему, я спрашиваю – зачем? – Он выглядел идеально спокойным, но напружиненные шейные мышцы и то, как побелели напряженно стиснутые пальцы его якобы безмятежно скрещенных на груди рук, говорило мне об обратном. Он боялся. Боялся, что у него опять ничего не выйдет… Но натужно перекатывающиеся желваки красноречиво намекали – отступать или уступать он не собирался. И, осознав весь ужас этой совершенно очевидной истины, я почуяла – холод в моем сердце крепнет и расширяется, затвердевая до состояния непробиваемого льда. Ведь именно в этот момент я потеряла Астора окончательно и безвозвратно, ибо теперь мне не остается ничего другого, как жить дальше. Жить без него… Жить для других…

Я подняла на Генриха устало-насмешливый взгляд, заставивший его неуютно поежиться и виновато нахмуриться, но уже через миг он поборол ненужную ему слабость, вызывающе вскинул подбородок и ответил мне нагло-хозяйской ухмылкой.

– А ты изменился, – констатировала я. – Почему? Заметь, я не спрашиваю – зачем, я спрашиваю – почему?

Барон расцепил руки и неистово саданул кулаком в стену, сбрасывая с себя обманчивую личину напускного равнодушия.

– Ты – женщина, – зарычал он, и я поняла – следующий удар достанется мне, – всего лишь женщина – и ничего более. Сосуд для принятия излитого мужчиной семени, чрево для рождения детей. Так почему же ты забрала надо мной так много власти? Почему ты стала для меня дороже друзей, милее власти и благочестивее богов? Ты делаешь меня слабым… Но клянусь, отныне все изменится, и ты согласишься на любой мой приказ…

– О, – тихонько хихикнула я, стараясь не разбудить спящих в колыбельке детей, – ты, кажется, уже перестал искать взаимопонимания и сейчас признаешь лишь одно семейное положение – сверху!

Генрих метнулся ко мне и схватил меня за пальцы, больно выворачивая кисть. Я посмотрела на него укоризненно:

– Тише, детей разбудишь!

Сильф пристально вгляделся в две кудрявые младенческие головки, мирно разделившие одну подушку, и язвительно изогнул губы, словно разгадал – он нащупал мое слабое место.

– Дети, – прошипел он, – вот что тебя волнует. Ну дети – это не вопрос! Сколько тебе еще их сделать для полного счастья – троих, пятерых?

Я поднялась с брошенной у колыбели подушки, легко вывернулась из захвата озверевшего от страсти безумца и отступила к противоположной стене, принимая недавнюю позу Генриха настолько демонстративно, что это выглядело хлеще любой пощечины.

– Да, ты изменился, – спокойно подтвердила я. – Ты не только примирился со своими потерями, но даже научился извлекать из них пользу…

Де Грей навалился на меня всем телом, втискивая в обтягивающий стену бархат и приближая к моим губам свой жадно полуоткрытый рот. Его зрачки пьяно расширились, напоминая глаза жаждущего крови хищника в тот самый момент, когда он готовится растерзать беспомощную жертву.

– Ты, – хрипел он, – не сумевшая спасти свою погибшую любовь, брошенная, неприкаянная, пришлая… У тебя нет дома, нет даже крыши над головой. Нет того, кто бы приютил твоего нагулянного ребенка. Кому ты нужна? Тебе еще не надоело попирать судьбу, бьющую тебя все сильнее и сильнее? Хочешь этих детей? Хорошо, ты их получишь. Но ведь за все нужно платить…

– Так назови цену! – приняла я брошенный им вызов.

– Ты! – жарко выдохнул Генрих, прижимаясь ко мне еще откровеннее. – Я знаю, что никогда не получу твоей души. Но твое тело должно стать моим. Видят боги, я ждал тебя слишком долго!

Все это прозвучало настолько предсказуемо, что я ничуть не удивилась…

Вот уж чего я ожидала меньше всего – так это того, что портал выбросит меня прямиком на крыльцо главной сильфской резиденции. Я постучалась, но мне не ответили. И тогда я просто дернула дверную ручку и вошла внутрь… Меня неприятно удивила первая реакция Генриха, слишком откровенно радующегося отсутствию Астора, поэтому я не сдержалась и ударила его по лицу. А впрочем, неужели я ожидала чего-то иного? Ведь недаром говорят – на войне и в любви хороши любые способы, ведущие к победе. В том числе и нечестные. А по части совершаемых подлостей с желающей выйти замуж женщиной способен сравняться лишь мужчина, намеревающийся уложить в свою постель несговорчивую девушку. О любви же здесь и близко речи не идет, ибо необузданные плотские инстинкты превращают нас в животных – жестоких и беспощадных. А мне так хотелось остаться человеком!

Кса-Бун, похоже весьма неплохо прижившийся в баронском дворце, принес мне Люция – здоровенького, румяного и заметно подросшего. Целуя его шаловливые пальчики, хватающие меня за волосы, я краем уха услышала унылый шепот обоих магов, наперебой рассказывающих мне о скорбной участи, постигшей красавицу Лилуиллу, и медленном угасании ее новорожденной дочки. У меня подкосились ноги, и я чуть не упала. Так вот о каком третьем несчастье предостерегал всевидящий Логрус, намекая – оно коснется не меня лично, но другого, невинного человека, что горше и тяжелее во сто крат. Пощадив жизнь малиновки, я обрекла Лилуиллу на гибель! И зачем, ради чего? Ведь Астор мне так и не достался… А посему я тяжко задолжала усопшей эльфийской княжне и была обязана спасти хотя бы ее дочь. Причем любыми средствами и любой ценой!

– Покажите мне малышку! – попросила я и чуть не заплакала от жалости, когда в мои руки вложили худенькую до прозрачности Мириам, очевидно доживающую свои последние часы.

Подчиняясь непреодолимой материнской интуиции, я расстегнула рубашку и приложила малютку к своей набухшей молоком груди. И – о чудо, девочка, казалось уже впавшая в предсмертное забытье, в тот же миг широко распахнула свои прелестные глазки, открыла розовый ротик и зачмокала столь жадно, словно торопилась наверстать все упущенные дни воздержания от пищи. Собравшиеся в холле испустили одновременный вздох облегчения и умиления.

– Благослови тебя Аола, милосердная моя! – Трясущаяся от волнения рука Саймонариэля осторожно обняла меня за плечо, боясь помешать увлеченно насыщающейся малютке. – Ты заменишь мать этому несчастному ребенку и вырастишь ее благонравной, скромной девицей!