Семья Машбер - Дер Нистер

Эту надежду он питал давно. И теперь, когда услыхал, что и Лузи готов к такой жизни, Сроли возликовал, от радости ему хотелось пуститься в пляс, чтобы никто его не видал, или же постучаться в комнату к Лузи и расплясаться там…

Так оно, вероятно, и случилось бы. Но в это время дверь в сенях отворилась. В кухню, а оттуда в переднюю комнату, где находился Сроли, вошла женщина, закутанная в шаль, защищавшую ее от сильного мороза. Она спугнула Сроли и прервала беседу Лузи с его гостем…

Это была жена Михла Букиера — высокая, худая женщина, которую шаль делала еще выше и тоньше. Она вошла тихо, но изнутри нее, казалось, исходило какое-то глухое рычание. Она шла долго от своего дома, шла с великой болью, однако на улице ничем себя не выдавала. Здесь же, как только переступила порог дома и увидала Сроли, больше уже сдерживать себя не могла и в отчаянии вскрикнула:

— Люди! Бегите к Михлу! Он кончается… При последнем издыхании.

Так и оказалось. В тот вечер Михла хватил второй и уже последний удар… Все лицо у него улыбалось, из всего рта, а не только из уголка, текла слюна. Он сразу посинел, как селезенка, стал качаться на месте, где сидел или стоял, и, когда жена увидела такое и повела его к кровати, она еле успела это сделать, потому что Михл уже не был самим собою, разбита была не одна, а обе стороны его тела, он отяжелел, и его пришлось волочить. А когда жена кое-как уложила его на кровать и стала спрашивать, кричать: «Михл, что с тобой? Михл, почему ты молчишь? Скажи хоть слово, Михл!» — он, несмотря на усилия и на искреннее желание, ответить не мог ни словом, ни выражением лица. В первую минуту он как-то беспомощно улыбался, но потом и улыбка погасла. Михл застыл, и жизнь, еще теплившаяся в нем, вырывалась наружу только хрипами из груди, которая то вздымалась, то опадала…

— Михл!.. — воскликнула женщина, увидав, что он кончается и что никакой доктор тут уже не поможет. Тем более были беспомощны она сама и старшая дочь Эстер, которая, по сути дела, была еще ребенком.

Она схватила шаль и хотела бежать к соседям. Но тут же вспомнила, что после той истории, которая произошла с ее мужем, соседи от него отвернулись… Тогда пришла в голову мысль о Лузи, с которым Михл сблизился прошлым летом, когда Лузи, приехав в N, провел у них субботу. Вспомнила она и о Сроли, который после смерти ее сыновей не раз посещал их дом, а однажды позаботился о дровах и дал деньги на расходы по дому и на ограды вокруг могил покойных детей. Знала она также, что Сроли находится в дружеских отношениях с Лузи, так что, придя к Лузи, она, возможно, застанет там и Сроли. Перед уходом жена Михла наказала старшей дочери, чтобы та сидела у постели отца, так как его нельзя оставлять одного, он кончается… Горе ей и детям, которые остаются без отца, без кормильца, как посреди открытого моря…

Малые дети боялись оставаться дома без матери, они обступили старшую сестру и держались руками за ее платье. Но и сама старшая дочь боялась подойти ближе к отцу, стояла не у изголовья, а у дальней спинки кровати, трясла ее и смотрела на Михла, чье дыхание с минуты на минуту становилось короче и реже.

— Не умирай, папа… На кого ты нас оставляешь?.. — кричала она.

А между тем мать, жена Михла, на холоде, покрыв голову шалью, торопилась добежать до Лузи. На улице она сдерживала плач и только время от времени всхлипывала, и из груди у нее вырывалось приглушенное рыдание. Но когда она вошла в дом и увидала Сроли, хоть и стоявшего к ней спиной, она невольно вскрикнула: «Люди!»

Сроли в испуге обернулся. Тут же отворилась дверь из второй комнаты, где находились Лузи и Аврам, и оба они показались на пороге. Все стали спрашивать, что случилось; когда жена Михла рассказала о происшедшем, все тут же оделись: первым — Сроли, вторым Лузи, а за ним и Аврам, который тоже пожелал пойти к Михлу.

Войдя к Михлу в дом, пришедшие застали его в последние минуты жизни. Спрашивать его о чем-либо было уже ни к чему, все стояли возле кровати и ждали того, что неминуемо должно было произойти, — вздоха, исходившего уже не из груди Михла, а откуда-то из горла.

И вот Михл испустил последнее дыхание… Сроли подошел к нему и проделал все, что полагается: приложил к носу перышко и увидел, что оно не шевелится, потом прикрыл умершему глаза, расправил руки и ноги и накрыл лицо. Вскоре он и в доме распорядился: увел жену и детей, которые плакали навзрыд, глядя на Михла, лежавшего неподвижно с закрытым лицом.

Потом Сроли мигнул Авраму, чтобы тот — как более молодой и сильный — подошел к изножью кровати, а он, Сроли, встанет у изголовья, и они вместе поднимут покойного… Аврам поддержал Михла, и при этом никого из членов семьи Михла в комнате не было. Присутствовал только Лузи, который не мог смотреть, как коченеет труп Михла, как он тяжелеет и с каким трудом его спустили на пол.

Сроли стал искать в кровати и среди оставшихся в комнате вещей какую-нибудь простыню, чтобы накрыть Михла, но нигде ничего не нашел. Жена тоже перерыла весь убогий скарб свой, но простыни не нашла, потому что в этом и так небогатом доме в последнее время — после всего, что произошло с Михлом, — по причине крайней нужды было продано и заложено все до последней тряпки.

Пришлось обойтись без простыни, вместо нее взяли какое-то одеяло, которое оказалось слишком коротким, чтобы прикрыть все тело, так что либо голова, либо ноги оставались снаружи.

Потом Сроли попросил у вдовы ее субботние подсвечники, однако вместо них в доме использовались глиняные плошки. Она дала их ему, но свечей не было, так что пришлось довольствоваться трехлинейной лампочкой, при бледном свете которой семья проводила вечера, а Михл — до того, как заболел, — писал свою книгу.

Лампу поставили в изголовье, и от этого в комнате стало совсем сумрачно, так как скудного света хватало лишь на то, чтобы освещать голову покойника.

Наступила ночь. Сроли не пустил в комнату, где лежал умерший Михл, его жену и детей и остался в первые минуты только с Лузи и Аврамом. Затем он дал знак Авраму, чтобы он с Лузи шел домой, потому как тут им делать нечего, а сам остался дежурить, как полагается.

Лузи и Аврам ушли. По дороге они молчали, и Аврам в этом молчании чувствовал продолжение разговора, который Лузи вел с ним в тот вечер. А главное — безмолвное объяснение решения Лузи, которое его ошеломило.

Став свидетелем смерти Михла и наблюдая убогую обстановку его дома, его жену и детей, оставшихся в лачуге, по сути дела, на попечение равнодушных соседей, без призора, без поддержки, обреченных на обивание чужих порогов, — видя все это и понимая, что история Михла от начала и до конца послужила, возможно, последней причиной столкновения Лузи не только с городом, но и с самим собой, — он, Аврам, такой цельный и без единой трещинки, даже он, глядя на все это, теперь застыл в недоумении.

Всю дорогу от дома Михла до дома Лузи Аврам шел, понурив голову, а потом и дома с Лузи ни словом не обменялся. А когда лег спать и начал обдумывать все, что сегодня слыхал и чему стал свидетелем, Аврам, как это ни удивительно, уже не обвинял Лузи ни в чем и не находил его решение неоправданным.

А Сроли, оставшийся у Михла в комнате, где свет лампочки не только не доставал до потолка, но и самого покойника едва касался, — Сроли, который не был набожным, не делал того, что обычно делают в таких случаях: не склонялся над священными фолиантами и не читал псалмов… Некоторое время он сидел на стуле неподвижно, потом, когда это надоело, принялся — насколько это было возможно в маленькой комнате — шагать из угла в угол, стараясь таким образом скоротать долгую зимнюю ночь. А когда и это наскучило, он снова сел и незаметно для себя самого, от усталости и от тоскливого безмолвия закрыл глаза и задремал.

Ему приснился сон, будто Лузи — хозяин какого-то большого сада, закрытого, запертого, обнесенного со всех сторон забором, а Михл работает там сторожем. Забор, однако, был не обыкновенный, а высокий, как в тюрьме, — такой высокий, что человеку через него не перелезть, и нигде нет ни щели, ни лазейки, через которую можно было бы пробраться или хотя бы заглянуть и посмотреть, что там внутри… Но тут оказывается, что Лузи вовсе не хозяин этого запертого имущества, а сам в нем заперт… Это очень огорчает Сроли, но он не может проникнуть за забор и хоть чем-нибудь помочь Лузи… И вдруг он видит, что доски начинают ломаться, трещать, скрипеть, а столбы, врытые глубоко в землю, вылезают из ям и тащат за собою целые полотнища забора, к ним прикрепленные… А после того как забор завалился, в саду показался Михл с радостной улыбкой на лице, как если бы это он сам помог разворотить забор. А даже если Михл тут ни при чем, то он все равно очень доволен, что так случилось. Однако потом улыбка с лица Михла исчезла, ее сменило выражение грусти, усталости, как бывает у человека, который после тяжкой, утомительной работы чувствует себя надломленным… Сроли спешит к Михлу, чтобы выразить свое великое сочувствие и благодарность за его освободительную работу, которая, оказывается, проделана действительно им… Однако уже поздно… Лицо Михла искажает гримаса, хоть и не сопровождаемая стонами и криками, но идущая от едва сдерживаемой боли, которой человек не может вынести и от которой скоро кончится.