По то сторону Солнца. Часть вторая - Елена Асеева

Поелику позвольте мне ловить сей миг, а сами прекратите дуться, оно вам не к лицу.

Камал Джаганатх смолк и резко вздрогнул от ощутимой боли, кажется, переполняющей лоб, точно глаз, который находился на одном из придатков диэнцефалона, в окружение двух игольчатых шипов, попросившись наружу, вновь постучался, али прижался к внутренней поверхности чешуи лобной кости черепа. Главный дхисадж, заметив озноб, пробежавший по телу принца, меж тем неспешно приблизился к лауу, и, медленно воссев рядом, принял позу пуспа. Он всегда, когда прилетал на Велесван, следовал традициям велесвановцев, и тем указывал на себя как творца не только самой расы, но всех ее принципов, обрядов.

— Вы зря ваше высочество, думаете, что я разгневан на вас, — как и всегда с неподдельной нежностью, почтением отозвался Ковин Купав Кун. — Токмо встревожен вашим состоянием. Я ведь просил и не раз, не пробовать ничего нового в собственных способностях. Не провоцировать их развитие, дать сему процессу стабильный, неторопливый ход. Тем паче не допустимо и опасно чтение мыслей при одетой на голову сакре. Або в таком случае сакра отражая проникающие мысли, вызывает звуковые сигналы, и колебания памяти в диэнцефалоне. Каковое в свой черед может завести процесс повторяющегося отражения и довести до отемнения диэнцефалона и дальнейшего его выхода из работы, проще говоря его гибели. Лучшем было бы для вас заниматься в плане не восприятия боли, абы эти способности вам могут понадобиться в малом сроке.

Камал Джаганатх, впрочем, не откликнулся не только потому как ощущал вину от проявленной грубости к главному дхисаджу, но и потому, что тот принялся тереть промеж друг друга ладони, чтобы осмотреть его. Принц уже знал, что, таковым образом, сбирая с собственного тела сияние и формируя из него плазменный шар, Ковин Купав Кун при помощи эффекта нетеплового свечения вещества диагностирует состояние внутренних органов, на вроде рентгеновской съемки, только в данном случае не приносящих какого-либо вреда осматриваемому. Светящийся шар в коем словно проскальзывали мельчайшие белые капельки с тончайшими нитями на концах, завис обок левой ладони главного дхисаджа и принялся исследовать все тело ссасуа, пройдясь сверху донизу. А после привычным рывком издав громкий однократный треск, вошел в поверхность правой ладони тарховича. И тотчас дотоль стоящие торчком длинные, голубовато-розовые перья, с красными полосами по поверхности и бело-розовой аурой сияния на кончиках, Ковин Купав Куна прижались к голове, да как уже знал Камал Джаганатх указав на то, что тот перестал тревожиться, судя по всему, оставшись довольным его состоянием.

— Простите, Ковин, — немедля заговорил принц, когда тархович отвел в сторону руки и затряс обеими кистями, распределяя вошедшее в них желтое сияние, придавая положенный им белый ореол. — Не хотел вас задеть и тем более обидеть, абы я всегда стараюсь ответить на тепло теплом, и не признаю неучтивости.

— Ничего, ваше высочество, — очень мягко отозвался главный дхисадж, и, растянув полные вишневые губы, мягко улыбнулся. — Я понял ваше состояние, в коем плыло волнение, что мною может быть выражено недовольство. Очевидно, сию тревогу вы, таковым побытом, истолковали в чертах моего лица. Но поверьте, в отношение к вам я могу испытывать токмо волнение, никоим образом гнев.

Камал Джаганатх неожиданно резко прикусил нижний край рта, прямо-таки вогнав в него кончики синих с мельчайшими белыми прожилками по глади зубов, и тем разком вызвал изумление на лице главного дхисаджа. Посему на миг, теряя власть над собственными способностями и брезжащей перед головой волной, вслух процитировал:

— Это оно, — считывая спиралевидно закрученный словесно-мысленный образ одиночно выплеснувшийся в виде тончайшей струи от светящегося ореола, охватывающего темно-голубую кожу Ковин Купав Куна. Камал Джаганатх в силу юности не только язык тарховичей цитировал вслух, но даже и ухваченные от них мысли всегда и неосознанно воспроизводил вслух. Он тотчас сомкнул веки, чтобы прекратить это, как он считал неприличное чтение мыслей, и, нарушая наступившую тишину, спросил, тем высказывая собственную догадку:

— Скажите, Ковин, под моей кожей также вмале вы сможете читать образы доступные языку тарховичей. Мне все время, кажется, что эти образы уже проступают на ней, и вы считываете информацию с них. Только я не знаю какую, быть может сами мои мысли, мои тревоги, намерения, размышления. Определенно, в скором времени я стану для вас выражаясь понятиями солнечников, как открытая книга.

Камал Джаганатх смолк, и все еще не открывая век, легохонько вздрогнул, порой через судорожное сокращение мышц происходил выброс волнения. Такое нервное возбуждение в нем появилось после лечения на Садхане в Цересе и всегда предшествовало началу фантасмагории. Вроде бы достаточно неприятное состояние с тем, однако, сейчас помогало останавливать фантасмагорию заранее. Потому за последние периоды прилета на Велесван, у принца не произошло ни одной фантасмагории, ибо ее удавалось свернуть на самом кончике. Хотя Арун Гиридхари предположил, что просто сама фантасмагория для диэнцефалона принца является не существенной, потому тот ее и не впитывает, таковым образом, вновь демонстрируя уникальные свои способности.

В этот раз Камал Джаганатх, дабы остановить фантасмагорию, принялся правильно дышать, свершая глубокий вздох ртом и такой же продолжительный выдох через ноздри, нормализуя собственное состояние. Лишь засим создав брезжащую волновую стену над головой и открыв обе пары век, он воззрился вглубь голубо-алых радужек главного дхисаджа (один-в-один повторяющих цвет глаз Аруна Гиридхари), кои можно было назвать бледно-сиреневыми, нежного, изумительного оттенка. И неторопливо рассказал ему об оранжевой туманности, увиденном амирнархе, словах озвученных последним сурьевичем, и собственном глазе, каковой стучался в лоб и, очевидно, сумел скачать мысли Хититами Сета.

Между Камалом Джаганатхом и главным дхисаджем уже давно установились доверительные отношения, пусть и не такие как меж ним и ассаруа, однако довольно-таки открытые. Просто-напросто принц ощущал в отношение себя от этого тарховича попечение и любовь, почему-то был убежден, что его откровенность тот не использует во зло (выражаясь понятиями солнечников). И еще он был уверен, что Ковин, может поведать ему много больше, чем говорит, потому своей откровенностью пытался вызвать ответную в нем. Ссасуа говорил не долго, оно как не стал до мелочей (как в случае с негуснегести) описывать саму туманность, и увиденные части тела, впрочем, заканчивая, и, как делал зачастую, задал сразу несколько вопросов: