Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

12–14 апреля 1915 г. – Тлустэ.

Моя собственная дорогая Наташа, от всего сердца благодарю тебя за дорогое твое письмо, посланное с Романовым, а также и за куличи и пасхи, которые были очень вкусные, я только что съел последний кусок. Спасибо также и за духи, мне ужасно приятно их нюхать, т. к. они уже напоминают тебя; я их употребляю в очень маленьком количестве, чтобы не привыкнуть слишком скоро к их прелестному запаху. Сегодня ровно неделя, что мы с тобой расстались, а мне кажется, что гораздо больше, по крайней мере, месяц. Меня удивляет и очень радует любезность полк[овника] Стелецкого, что значит такая перемена? – Другой раз, мне кажется, было бы проще тебе ехать до Брод на автомобиле, то, что я тебе и советовал тогда сделать. Мы в тот день встретили множество пленных австрийцев, которые шли на Броды, вид у всех был ужасный, изнуренный и больной; многие из них ехали на подводах. – Я счастлив был узнать, что дома ты нашла все благополучно и что Беби выглядит гораздо лучше, лишь бы погода стала теплой, чтобы ему можно было бы выходить, тогда он скорее окрепнет и порозовеет. – Хорошее ли письмо тебе написал [великий князь] Дмитрий [Павлович]? Ты мне никогда ничего не сказала, какое письмо ты ему написала! Приедет ли к тебе княгиня [А.Г.]Вяземская? Нашлась ли квартира для Маргариты Васильевны [Абаканович]? Я об этом сказал Коке, он только не может понять, почему она раньше не позаботилась об этом, еще в августе был об этом вопрос, и Коке очень хотелось найти дом в Гатчине. – Видела ли ты милого Хана [Нахичеванского]? Если нет, то очень прошу его повидать и быть с ним полюбезнее, потому что он со мной всегда так внимателен и добр и к тебе относится одинаково хорошо. – С [Л.Л.] Жираром я на днях имел длинный разговор, в котором рассказал про возмутительное поведение его отца по отношению тебя, мы вообще долго и много по этому поводу говорили. Он также глубоко возмущен этим делом и сказал, что главная виновница это баронесса и что его отец, не будучи очень умным человеком, а, кроме того, и без характера, всецело находится под ее чудным влиянием. Я просил его написать от меня барону и сказать, что я прошу больше никогда мне не телеграфировать и что при встрече с ним я руки ему не подам и поступлю с ним так, как он с тобой. – Жирар благодарил меня за откровенность, сказал – «слушаюсь, я обо всем этом напишу». – Кроме того, я ему Л.Л. [Жирару] сказал, что благодаря его резкому отношению к окружающим он совершенно зря портит свои отношения с ними и что часто, отдавая приказания в такой форме, он пользуется моим именем, хотя он и отрицал это последнее, но в очень слабой форме, что, кажется, и показывает, что я был прав в моем обвинении. Во всяком случае, я с ним хорошо поговорил и он благодарил меня за то, что я с ним так откровенно поговорил. К этому я должен тебе прибавить, что, вернувшись сюда, как батюшка [Петр Поспелов], так и Иван А[лександрович] [Кадников] мне сказали, что Жирар к ним сильно изменился за последнее время (в лучшую сторону), а после моего разговора с ним тем более. Кроме того, он нам обоим предан, в этом я убежден, поэтому я очень прошу тебя на него больше не сердиться и написать ему в ответ на его письма милое письмо. Я ему не говорил, что ты на него сердишься, он об этом ничего не знает; сделай так, пожалуйста, моя дорогая.

13 апреля. – Продолжаю писать сегодня. С курьером вышла глупая история. По всем расчетам он должен был приехать в Броды в ночь с 11-го на 12-е, куда и были высланы два автобуса, это, по-видимому, совпало с отъездом Государя из Львова, т. к. охрана на пути не пропустила их до самой станции. Вольноопределяющийся, который был с автобусами, отправился на станцию, чтобы справиться о курьере. Комендант станции ему сказал, что курьера в поезде не оказалось, таким образом, автобусы вернулись пустыми обратно в Тарнополь, сделав около 300 в[ерст]. А только что нам передали, что сегодня утром курьер с вещами выехал из Тарнополя и, вероятно, не позже 12 ч. дня, т. е. через час он сюда приедет. – Новостей у нас никаких нет. Несколько дней тому назад мы все съездили верхом (прямо полями) к кабардинцам. Они устроили для нас завтрак в лесу – было очень симпатично и мило. Погода была дивная (впрочем, как и все это время). Мы сидели на бурках, завтрак был очень вкусный, лес оживлялся пасущимися кабардинскими матками, которые паслись с жеребятами. Окончив завтрак, мы смотрели танцы руссин, их было несколько пар мужчин и женщин, в своих летних национальных платьях. – Каково было мое удивление, когда я увидел среди этих танцующих крестьян Ивана А[лександровича] [Кадникова]. Его же дама была самая миловидная – впоследствии оказалось, что это был переодетый солдат (кабардинского полка, но русский). Я их снял несколько раз, надеюсь, фотографии будут удачными. Затем русские нижние чины пели и плясали, кабардинцы также; было также состязание господ офицеров в рубке хвороста кинжалами, причем мой большой дагестанский кинжал рубил несравненно лучше всех других. В 6½ ч. мы простились с любезными и гостеприимными кабардинцами и поехали к себе. – Днем мы каждый день ездим верхом, здесь совсем Россия, огромные черноземные поля, русская ширина и простор; постоянно выскакивают русаки; в начале мы скакали за ними, потом к этому явлению мы привыкли и перестали их гонять. Лесов в этих краях мало, только отдельные острова (как говорят охотники) деревья мелкие: дуб и бук по преимуществу. – После завтрака Кока и я пошли немного гулять в поле и вот, возвратившись к себе, были встречены курьером, который привез огромное количество всего. От всего сердца благодарю тебя за дорогое твое письмо, я всегда так рад бываю получать твои письма, и меня все интересует, что ты пишешь. Благодарю также за конфеты, которые я передам сам после завтрака, т. к. еду в Кабардинский полк, а оттуда перешлю и в Дагестанский. Верховцев прислал земляничку и масло (соленое), спасибо и за это. С тех пор, что я здесь, я лишен возможности есть хлеб с маслом, потому что масло несъедобно, – соленое я еще не успел попробовать, но уверен, что оно будет и свежее и вкусное. От Исиповича получил пару желтых высоких сапог, кожа не твердая, сидят очень удобно и широко, вообще для летнего времени они будут очень практичны. – О нашем перерыве ничего еще не известно и я начинаю сомневаться, дадут ли нам его. В случае, если дадут, то, конечно, мне можно будет отсюда уехать. В том письме я писал только об офицерах, по той причине, что офицеров никогда не отпускают в большом количестве, а только ограниченное число, вот и все, а про себя не писал, потому что не думал, что ты так это поймешь. Нет, я все-таки буду надеяться, что удастся мне приехать к тебе, Ангел мой нежный. – Ландыш (имеется в виду великий князь Дмитрий Павлович. – В.Х.) сам виноват, что не приехал к нам в Гатчину, когда я его приглашал, а кроме того, когда я с ним говорил по телефону и нас перервали, то я дождался и добился, чтобы нас снова соединили, а он больше не подошел к телефону, сказав через своего камердинера, что запаздывает к обеду и не может подойти; значит, и в этом нет с моей стороны никакой вины. В чем же состоит его новая комбинация, ты мне ничего об этом не пишешь? – Я очень рад, что ты помогла бедной В.Н. Крачковской, мне ее ужасно жаль, и нам надо и впредь ей помогать. – Телеграмму от Котона я не получал. Озеровых я знаю двух и генералов, один Сергей, бывший мой командир Преображенского полка, очень милый человек, другой Давид и прежде заведовал Аничковским дворцом. – Спасибо за присланный мне портфель. – Я очень рад, что ты решила выписать открытый «Rolls-Royce» и «Hupmobile», ибо они там зря портятся, а у нас поработают, а когда только поедем за границу, то снова возьмем их с собою, конечно, нужно их застраховать. Военное ведомство постоянно получает большие транспорты новых машин из Англии, которые благополучно приходят. – С Кокой я несколько раз говорил относительно его Маргариты В[асильевны]. Она, по-видимому, его разлюбила, как тебе уже известно из разговора с Кокой. Он очень несчастен этим обстоятельством и совершенно выбит из колеи, не знает, чему придерживаться и что будет дальше. Свою жену он также очень жалеет, т. к. она очень жалкая, ничего и никого она не имеет в виду. Когда она переедет на этих днях в Гатчину, может быть, ты нашла бы возможность поговорить с Маргаритой В[асильевной], утешить и поддержать ее в этот тяжелый момент жизни. Кока, бедный, ее очень любит, и был бы тебе очень благодарен за такой разговор. У бедной Маргариты В[асильевны], в сущности, никого нет, с братьями никаких отношений нет и друзей нет. По-видимому, ее желание, чтобы все продолжалось по-прежнему, но ведь это только возможно в том случае, если у нее вернется снова чувство к Коке, а на это рассчитывать почти невозможно, раз любовь к тому человеку пропала. – Конечно, торопиться в таком важном вопросе нельзя, но обсудить этот вопрос со всех сторон и затем прийти к какому-нибудь заключению это я нахожу необходимо.