Избранное - Борис Сергеевич Гусев

— Алик из нашего класса.

…Вечером на лужайке перед домом собралась молодежь — старшеклассники. Валентина, конечно, в центре, что-то рассказывает, машет руками, над кем-то шутит. Нет, декламирует?.. Актриса! Бежит к дому…

— Мамочка, можно, я возьму гитару?

— Куда? На улицу? Не позволяю…

— Ну, мама!..

— Девушка с гитарой?! Может, еще с гармошкой пойдешь?

— Скажи, а зачем тогда мне подарили гитару? Ты думаешь, мы просто так? Да? Нет, мамочка, мы ре-пе-ти-руем.

На все тотчас и отговорка. Бойкая, и мальчишки ее слушаются.

…Вечерний чай. Все дома. Отец надевает очки.

— Валя! Ну-ка дневник на стол…

В руке его отточенный карандаш. Вот он заметил словечко «пос.». Покачал головой: что это?

— Папа, это же по логарифмам! А ты не заметил вон этого «отл.» — по истории?

— Не хватало, чтобы ты еще по истории получала посредственные оценки! Стыдись! А почему по литературе «хор.»?

— Потому что Мария Фадеевна придирается ко мне… Я все ей ответила, но мне не нравится Анна Каренина.

— То есть как «не нравится»? Это еще что?

— А что ж, все герои должны нравиться? Мария Фадеевна говорит: «Каренину задушил самодержавный строй». Смешно! Сама влюбилась в графа Вронского, небось не в графа не влюбилась! Вот если б она полюбила крестьянина — и под поезд, тогда я согласна. А то «строй задушил». Обычный треугольник!

— Что еще за треугольник?

— Он — она — он.

…Родительское собрание. Классная воспитательница говорит: «Начнем с трудных учеников…» Папы и мамы затихают в тревоге. Галина Семеновна со страхом ждет, а вдруг сейчас учительница упомянет и Валюшу… Нет, слава богу, пронесло… Но и среди хороших почему-то не называют. Мать снова в волнении. После собрания подходит к Марии Фадеевне. Та уже все поняла, кивает: «Галина Семеновна, пусть вас не удивляет… Я нарочно хотела, чтоб вы подошли ко мне… Ну, что я должна сказать? Безусловно, способная… Но, понимаете, в ней есть дух противоречия. Да, да! Все по-своему, и вокруг нее в основном мальчики…» — «Мария Фадеевна, она совсем ребенок еще!» — «К счастью, да… Знаете, и шалости-то у нее детские. Есть — зло шалят, о ней этого не скажешь. Нет! Чересчур эмоциональна — переходный возраст. Я не хочу сказать ничего дурного, но… желание верховодить чувствуется».

— …Валя!

— Да, мамочка…

— Ты что читаешь? Нет, покажи, покажи… Так я и знала!..

— Мама, это классика!

— Я знаю, что классика. Мопассан — это классика… Но тебе надо читать другую классику, — ту, что проходят в школе. Тургенев, Гончаров.

— Мария Фадеевна говорит, что нельзя ограничиваться школьной программой.

— Правильно, но прежде все-таки… Валя! Куда ты?

— Мама, я иду на танцы.

Далекие тревоги, далекие разговоры…

Июль сорок первого года.

…Валя входит непривычно смущенная, тихая, что-то вертит в руках.

— Мама… Вот мне пришло…

— Что такое? Покажи… Повестка из военкомата?! Недоразумение, не может быть, твой год еще не берут…

— Мамочка… Подожди! Ты успокойся. Не недоразумение. Я сама записалась. Просто на курсы.

— Что?! Отец, останови ее!

К вечеру отец все разведал, успокаивал мать: девушек посылают на курсы, в Среднюю Азию, — еще более глубокий тыл. Там они пробудут месяца два, а к тому времени война, наверное, кончится.

Затем поспешные ночные сборы — и слезы, наставления впопыхах… Ранним утром все идут в военкомат, оттуда строем на станцию. И странная тишина в домике, как будто из него вынули душу…

Недели через две — письмо и Валечкина фотография. Там снималась. И форма уже военная… Все!

«На память папочке и мамочке от Вали. Помните меня. 25.VIII.1941 года. Во время службы в РККА».

2

Часов в семь вечера скрипнула калитка, и по утоптанной тропинке кто-то прошел. Хозяйка насторожилась. Но под окном раздался знакомый голос:

— Тетя Галя, вы дома?

Это Шура Сакманова.

— Шурочка… — засуетилась хозяйка, прибавляя свету в керосиновой лампе.

— Тетечка Галя, я на секунду. Идемте к нам… Наши собрались… Я за вами побежала. А у вас… — Шура оглядела слабо освещенные стены комнаты с фотографиями, книжную полку до потолка, — а у вас все как раньше… До войны…

— Разве что вещи! — мертво сказала мать.

— Да, конечно… Извините… — Шура опустила глаза. Но во всем ее облике, несмотря на сочувственное выражение лица, ощущалась едва сдерживаемая радость. Война кончилась — она снова дома.

— Хотите, я помогу вам собраться?

Галина Семеновна медленно покачала головой.

— Не могу, Шурочка. Не уговаривай…

— Нездоровы?

— Здоровая я. Ничто меня не берет… А сил душевных нет. Не буду омрачать радости вашей. Да посиди минутку хоть… Ну! Два слова. Ведь вместе с ней уходили…

Шура покорно присела, вздохнула, готовясь к тяжелому для нее разговору.

— …Не знаю я ничего, честное слово, тетечка Галя! На курсах вместе учились. Но ведь после этого вы видели Валю.

— Вот только видела… — вздохнула мать. — Прибежала, запыхалась, в одной гимнастерке, а уж октябрь был. «Мамочка, прощай!» Поцеловала — и обратно, на станцию.

— Помню! Это когда нас провозили мимо Алейска из Средней Азии в Барнаул. После