Избранное - Борис Сергеевич Гусев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот ты всегда так прощаешь людям, — вставила жена.
— Бог с ним, с лейтенантом. А все же хорошее было время… Ребята хорошие. Тот же Григорий Быков. Ты не встречал его?
— Серега! Здорово! Здорово, солдат… Все. К дьяволу, сняли наконец форму, думаю, больше надевать не придется. Мне по крайней мере. Хоть и хороший был шеф — полковник, а все лучше на гражданке, а?
— Не знаю, Григорий Иванович.
— Понятно! Тебе — что? Все любили тебя.
— Правда?
— Будто не знаешь.
— По-моему, меня все ругали.
— Вот и ругали потому, что любили. А я тебя, что ли, мало честил? Не говоря уже о старике Песочинском… Но ты всем кого-то напоминал… А с полковником, бывало, едем, он все про тебя расспрашивает. Сын у него — твой ровесник. Это все, брат, человеческое.
— Что расспрашивал он?
— Да все. Мы ж вместе и придумали тебя к шоферскому делу приставить. Кем ты там будешь — это еще бабушка надвое сказала, а профессия уже есть… Пригодились права?
— Я шофером сейчас работаю. И учусь…
— Ну, видишь. И дожили до светлого мая. И живем, — он вздохнул. — Я шоферю все на «эмке». Вожу академика. Отработал свое, и все. Никто тебя ночью не подымет.
— Это точно, — вздохнул Сережа.
— Ну, а я женился. Хорошая бабенка попалась. Мою первую — никто не заменит. Нет. А как женщина, понимаешь, эта меня вполне устраивает. Заботится о харче. Чего еще нужно? Детей заводить — поздновато. Вот у тебя все впереди. Не женился?
— Нет.
— И не торопись. Что ты!
— Я не тороплюсь.
— И правильно. Надо встать на ноги. Живешь с мамой?
— Да…
— Жива-здорова? Ну и хорошо… Об отце так ничего и не известно?
— Нет.
— Постой, а в какой поликлинике мать работает? У меня, понимаешь, с брюхом неладно. Язва не язва, катар не катар… Не могут определить. Посмотрит она меня?
— Конечно. Запишите адрес…
Быков записал. Поблагодарил.
— А кстати, — сказал он, — запомни. Придется обувь чинить — езжай к Финляндскому вокзалу, там наш Степа сапожной мастерской заведует. Мне и женке все сапоги-туфли перечинил — не взял ничего. Верно, поставил я ему, зашли в шалман и этак хорошо, с приятцей посидели… Вспомнили о нашем военном житье-бытье… И знаешь — приятно вспомнить… Ей-богу! Даже нашего комвзвода, что гробил мотор, и того бы хотелось повидать.
— Кроме Степана Ивановича, никого не встречали?
— Нет… Полковник, знаю, преподает в академии. Колотушкин — сидит. Кого-то гробанул, причем на пешеходной дорожке. Водитель-то он опытный, но бесшабашный. Это, видно, и подвело. Кого мне хотелось бы повидать, так это Ивана Ловейку…
— У меня есть его адрес… — сказал Сережа.
— Адрес-то и у меня есть, да все как-то… И времени нет, да и думаешь: придешь, и что? Теперь о войне все забыть стараются. Да и верно, чего вспоминать? Сейчас не до лирических воспоминаний, вкалывать надо! И повар не отвалит уже тебе котелок каши: сам себя корми.
— Здравствуй, Марина…
— Здравствуй, — сказала она. — Ты?
Сережа смущенно улыбнулся. Три года не виделись… И все же в этой стройной высокой девушке виделась прежняя худенькая Марина.
— Я так и знала, что ты придешь. Так и знала. Знала, что так будет.
То самое пальтишко, теперь короткое ей, упало с ее плеч. Но она, не замечая этого, стояла на сквозняке в той же холодной передней, загроможденной старой мебелью.
— Пойдем, — сказала она, как прежде беря его за руку, — только осторожней. Здесь корыто…
Он вошел в комнату и остановился в недоумении. Что-то новое. Что? А, люстра! Он впервые увидел ее зажженной…
XIII
Да… Все сбылось и не сбылось. И нынче я согласен снова вернуться туда, в круг моей юности. Вбежать в штаб к капитану Песочинскому, услышать его ворчливое «ра-а-но», спешить на поезд, прыгать на ходу у виадука, разбивая колено… Клянчить пароль у Рыбина и, главное, раз в месяц видеть маму… Раз в месяц?! Раз в год…
…Дверь тихо приотворяется — я знаю, что это Вадик. Но я не поворачиваюсь к нему. И он знает, что это — дурной признак.
— Папа, извини…
— Я занят.
Молчит. Тоже закрылся. Неслышными быстрыми шагами входит Лена.
— Папа, прости нас, Мы помним, сегодня день бабушки.
— Плохо помните.
— Отец!..
На этот раз в голосе Лены звучат слезы. И я уже не могу сердиться.
— Я сейчас еду… на кладбище.
— Мы с тобой.
— Тогда одевайтесь.
Мы одеваемся под лай Джоя, который понял, что его не берут, и выходим на лестницу. Вначале мы едем туда, где жила мама. Это несколько остановок. Вот и тот дом… Я открываю своим ключом дверь, входим в квартиру. Движение и вздох в комнате, маминой комнате,
