Мы не пыль на ветру - Макс Шульц

Сестричка вернулась очень довольная — с сухими вещами и добрыми вестями. «Какая милая девушка, — подумала Инесс-сестричка, — послушная: поела, попила и легла спать. Поела и попила…» И тут же увидела пустую стеклянную трубочку на столе, мучнистый осадок в чашке, письмо, строку, испещренную могильными рунами, услышала короткое, прерывистое дыхание. Сухне вещи упали на стул, Инесс начала трясти спящую.

— Ты что наделала?

Трясти приходилось грубо, кричать приходилось громко:

— Эй, ты, что ты наделала?!

Эх, сестричка, сестричка, где тебе это понять…

— Ты сколько приняла? А ну, отвечай!..

Хильда снова погружается в забытье.

— Оставь меня, я хочу спать, там и половины пс было…

— Вот так удружила! Спятила ты, что ли? Да и я хо роша — не вынула ключ! А ну, вставай, кому говорю! Вставай, надо встать…

Она обвила рукой шею Хильды, подняла ее, испугавшись еще сильней при мысли, что в шкафу могли находиться более страшные яды. Слава богу, среди снотворных лежит непочатая пачка веронала. Если бы эта особа наглоталась веронала… «Как хорошо, что сестричка протягивает ко мне руки, что я чувствую прикосновение ее щеки, хотя она совсем мне чужая…»

— А сейчас ты будешь глотать кишку, сумасшедшая девчонка. Да не висни ты так на мне, вставай. Ну как же тебя угораздило, здоровья-то у тебя на двоих хватит!

Неужели сестричка плачет?..

Вдруг Хильда выпрямляется сама, без помощи, и говорит жалобно:

— Я не хотела причинять вам беспокойство. Я думала, это не так скоро подействует…

— Молчи, сумасшедшая, пойдем глотать кишку, и поживей, не то я потащу тебя за космы.

«Милая девушка» весьма нетвердо держалась на ногах, когда сестричка надевала на нее черную юбку и черный пуловер. Затем сестричка поспешно сунула ключик в карман, ключ от теремка, от железного, от стеклянного, и сказала мимоходом встреченному в коридоре белому халату:

— Опять та же история: наелась какой-то дряни, должно быть, муки с примесями.

Когда пытка кончилась и Хильда снова легла на жесткую кушетку, Инесс сказала, что дня два надо все-таки понаблюдать за ходом «болезни». В палатах навряд ли сыщется свободное место. Но можно все устроить иначе: понаблюдать за Хильдой возьмется и отец Инесс, он практикующий врач, а Инесс вместе с мужем и сыном живут у него. Хильда, измученная нравственной пыткой еще больше, чем физической, сказала, что она и так причинила слишком много беспокойства, что у нее достанет сил ехать дальше, что она уже во всем раскаивается и что, не увяжись она за пострадавшим, ничего бы не произошло…

— Поверьте, сестричка, я вовсе не собиралась устраивать ничего подобного. Это навалилось на меня как… ну как усталость в знойный день, что ли. Мне не следовало поддаваться любопытству, не следовало читать письмо, которое вовсе не мне адресовано…

Но теперь уже все позади, и большое, большое спасибо, но только она хочет уйти и не желает даже перед уходом навестить своего «больного». Все это Хильда говорила так, словно еще и еще раз извинялась за беспокойство. Но молоденькая сестра достаточно знала людей, чтобы понять, что все это лишь попытка «милой девушки» расставить ширму стыдливости и спрятать за ней свое горе.

— Скажи хоть, как тебя зовут, сумасшедшее ты существо? — спрашивает сестричка, присаживаясь на кушетку в ногах у Хильды, — Хильдой? Брось, какая из теб:! Хильда? Такое имя подобает носить закованной в броню валькирии… — Инесс вскакивает, становится в позицию, словно держит щит перед могучей грудью и потрясает копьем: — Вот как должна выглядеть настоящая Хильда, а тебя в ту пору, когда всех германцев окунали в источник, чтоб они обросли дубленой кожей, сверху донизу покрыл липовый листок. Да что ты сидишь сама не своя! Мпе тоже не подходит мое имя. Меня зовут Инесс, целомудренная. А я уже оттрубила двадцать одну весну с половиной, сынишке пошел четвертый, и это меня ничуть не печалит…

— А какой у тебя муж? — расхрабрилась Хильда.

— У моего мужа — у хвастунишки Бретшнейдера — есть один большой недостаток: чем бы он ни похвалился, он всегда сдержит слово. Захотел на мне жениться — сдержал слово, да еще как сдержал. Захотел вернуться с войны целым и невредимым — сдержал. В сорок третьем он, так сказать, невольно-добровольно сдался в плен, это его старый Бретшнейдер настропалил, папаша. И — ты только подумай! — он даже сдержал свое слово хранить мне верность. Ты только подумай! Ей-богу, я того не стою. — Тут Инесс рассмеялась так звонко, как смеялась тогда в коридоре. И продолжала стрекотать с видимым удовольствием: — Он еще, того и гляди, сдержит слово и поладит с моим отцом. Мой дорогой старичок терпеть не может мундиры, а мой дорогой Гансик служит в Народной полиции и обязан по долгу службы препоясывать чресла, как он выражается. Вчера он заявил мпе, что наступает время, когда даже бедняк сможет на любом углу купить вволю горячих сосисок с булочкой. Вот какой он у меня фантазер, мой Гансик, — Инесс придвинулась ближе и погрозила пальчиком. — Но упаси тебя бог стрелять в него голубыми глазками, когда ты будешь у нас. Предупреждаю: мой хвастунишка Бретшнейдер может быть и дамским угодником… — Приставив ко рту ладошку, Инесс нагнулась к Хильде и таинственно зашептала: — Видишь ли, он у меня очень чувствительный… — Хильда даже улыбнулась слегка, но вымученно, ах до чего же вымученно, как маленькая девочка, когда у нее болят зубы, а старшая сестра вертится перед ней, и так, и эдак лишь бы отогнать боль. — Значит, решено, — сказала Инесс, — ты переберешься к нам, отец тебя еще разок осмотрит, а потом я откажу тебе все добро, которое мне уже не годится: платьишко трехлетней давности — мне оно широко, а тебе будет в самый раз, и звание трехлетней давности — мне оно не подходит, а тебе… Ну так как, сестричка?..

Хильда покачала головой:

— Нет, Инесс, я понимаю, что ты хочешь мне добра, но…

Тут раздался стук в дверь, и в комнату вошел еще один белый халат, тот самый, которому Инесс сочинила историю о муке с примесью. Это был человек лет сорока. Хильде он показался вылитым опереточным тенором. Высокий, стройный, элегантный, красивые черные волосы рассыпались в художественном беспорядке. И в лице тоже какая-то смесь беспорядочности, дряхлости и гениальности. Лицо было худое и вместе с тем казалось обрюзгшим, одутловатым, несмотря на прямой нос с красиво очерченными ноздрями. Пепельная бледность кожи придавала блестящим карим глазам колючее выражение. При виде этого человека Хильду охватило смешанное чувство собственного ничтожества, сожаления, растерянности, которая граничила с испугом. Даже в речи его была та же беспорядочность, опустошенность, колючесть.

— Уважаемая фрейлейн, я принес вам отличный подарок, — сказал этот человек, обращаясь к Хильде, — снимок головы вашего возлюбленного, вернее, самого важного, что в ней есть, — снимок костей. Вы только поглядите, уважаемая фрейлейн… — в руках у него два рентгеновских снимка. Он подходит к окну и рассматривает на свет первый снимок — фасный.

— Перед вами классическая форма головы — яйцевидная — ovis, яйцо с тупого конца, — поучает он. — Человеческая красота неизменна ab ovo. Скажите, сестра, можете ли вы обнаружить какой-нибудь дефект в этой черепной коробке, какую-нибудь трещинку, а?

Инесс отвечает с неожиданной резкостью:

— Я бы попросила вас, доктор Кольберт, в порядке исключения рассчитывать на нормальное человеческое восприятие. — И добавляет с профессиональной уверенностью, что в черепной коробке повреждений нет. Доктор опустил руку со снимком и, словно устыдясь, начал бормотать какие-то извинения. Потом он взял со стола второй снимок и тут заметил письмо, которое лежало все там же, где его оставила Хильда. Он вгляделся попристальнее и ткнул пальцем в строчку отвесных, раздвоенных книзу палочек, — могильные руны, частокол старонемецкой тоски, то, чем Руди завершил крик своей душни отделив его от естественного «поймешъ-ли-ты-меня».

— Ага, — сказал этот человек, — я опять угадал, — и он посмотрел на свет второй снимок — профильный. — А вот классическая форма асимметричной груши. Все человеческие пропорции предвосхищены природой. Венец творения лишь бессовестно компрометирует природу. Какой позор… — Он заметил предостерегающий взгляд Инесс, оборвал на полуслове.

— А теперь, любезные дамы, видите ли вы трещинку между скуловой костью и теменной? — задал он вопрос и тут же сам на него ответил: — Вам так же трудно увидеть здесь трещину от удара чем-то тупым или чем-то острым, как мне трудно не увидеть ее. — И, подняв на свет оба снимка, сказал: — Зато вы так же, как и я, способны увидеть здесь классическое строение черепа первобытного быка — бизона среднеевропейского, это чистопородный скот, он живет и здравствует, он…