10 гениев живописи - Оксана Балазанова

Летом 1888 года Винсент, наконец, смог арендовать свой знаменитый «Дом художника на площади Ламартин» и с удовольствием занялся его устройством в ожидании гостей. Он был мечтателем, но не прожектером, и понимал, конечно, что в этом домишке из двух комнат с двумя кладовыми не поместится ассоциация художников, о которой он мечтал. Пока Винсент хотел создать что-то вроде штаб-квартиры, рассчитанной на нескольких художников, таких же измученных, как и он сам. Гоген, например, еще в начале года писал ему, что сидит без гроша. Но, пока не был нанят дом, Винсент не торопился звать к себе кого бы то ни было. Теперь у художника был дом, а Гоген обратился к Тео с отчаянной просьбой о помощи. Винсент послал Полю приглашение. Тео согласился финансировать их совместную жизнь на тех же условиях, что когда-то предложил брату: он будет давать деньги, а в качестве уплаты принимать произведения Гогена. Винсенту очень хотелось, чтобы приехали и его друзья Бернар и Сёра, но их он пригласить не решился, так как знал о гогеновской неприязни к последнему.

В августе пришло известие, что умер давно уже болевший дядя Винсента – тот, который когда-то устроил обоих братьев на службу в «Гупиль». Он завещал свое наследство Тео. Поэтому Тео смог довольно щедро финансировать устройство дома в Арле. Если сначала Винсент собирался просто купить кровать, на которой сможет спать Гоген, то теперь он смог довольно основательно обставить обе комнаты на втором этаже и мастерские внизу. Ему хватило денег даже на прислугу. Комнаты были небольшие, но солнечные, с белыми стенами, с полом, выложенным красной плиткой, со светлой деревянной мебелью. Лучшую комнату Винсент отвел гостям. Для украшения стен начал писать серию своих знаменитых «Подсолнечников». Эти радостные простые цветы должны были выделяться на фоне белой стены. Свою комнату в этом доме он увековечил на картине, известной теперь всему миру: простая деревянная кровать у правой стены, плетеный стул слева, небольшой столик под зеркалом и картины на стенах. Ван Гог изобразил свой дом и снаружи – желтые стены сияют на фоне густо-синего неба.

Тео выдал Гогену «на керамику» 300 франков, и последний тут же приехал. Винсент не был простаком, что бы о нем ни думали окружающие. Он понимал, что Гоген едет не ради гипотетической ассоциации художников, что тот был готов приехать куда угодно, чтобы поправить тяжелое положение. Поль зарабатывал не больше Винсента, а у него уже было пятеро детей. «Инстинктивно я чувствую, что Гоген – человек расчета. Находясь в самом низу социальной лестницы, он хочет завоевать себе положение путем, конечно, честным, но весьма политичным». Тем не менее, отношение Винсента к гостю от этого не ухудшилось, поскольку он высоко ценил талант Гогена и искренне считал его более выдающимся художником, чем себя.

Нетерпение, с которым он ожидал приезда Гогена, возможно, объяснялось еще и тем, что Ван Гог боялся оставаться один. Еще осенью его начали посещать мысли о Монтичелли: «Это был сильный человек – немного и даже изрядно помешанный – грезящий о солнце и любви, но всегда преследуемый бедностью. Он умер в Марселе довольно печальной смертью, кажется, пройдя через стадию настоящей мании преследования. И я уверен, что я продолжаю его здесь, как если бы я был его сыном или братом…» В его письмах Тео проскальзывали фразы, из которых становилось понятно, что с ним что-то неладно: «Я дошел почти до того же состояния, что безумный Гуго Ван дер Гус на картине Эмиля Вотерса». Возможно, у Винсента возобновились кошмары. Время от времени случались и обмороки. Его мечты о братстве художников были неким лекарством от болезни.

В октябре 1888 года наконец приехал Гоген. Винсент написал брату: «Какое-то время мне казалось, что я заболею, но приезд Гогена развлек меня, и теперь я убежден, что все пройдет».

Поль Гоген был старше Ван Гога на пять лет, его детство прошло в Перу, он успел поработать матросом, потом стал банковским клерком в Париже, некоторое время был коммерсантом (более удачным, чем Винсент). Все это время он понемногу рисовал, а в 35 лет все бросил и полностью отдался живописи. Гоген был высокомерным и властным человеком, обладавшим своеобразным магнетизмом, умеющим и любящим подчинять. В его тени всегда находился какой-нибудь восторженный поклонник. Гоген рассчитывал найти в В.В.Г. такого же покорного ученика. А Винсент, хотя был готов восхищаться талантом и личностью Поля, слушать рассказы о тропиках, не поступался ни своими принципами, ни вкусами, ни суждениями. Это были лед и пламень, север и юг. По словам Гогена: «один из нас был вулкан, другой тоже кипел, но внутренне». В мемуарах, написанных много лет спустя, Гоген хотел представить дело так, словно он был наставником В.В.Г., но его воспоминания грешат многими неточностями, так что верить им приходится примерно наполовину. Более того, если Ван Гог уже был к этому моменту полностью сложившимся мастером, то у Гогена пик мастерства был еще впереди, о чем, кстати, Винсент писал в письмах Тео.

Они часто спорили. Это не были ссоры. Это были горячие диспуты в основном на творческие темы. Для Винсента на первом месте всегда была работа, и если она шла успешно, несогласия в спорах его мало трогали. В общем, он был вполне удовлетворен своим компаньоном и напряженной, но вдохновляющей арльской жизнью. В его письмах нет намека на недовольство. И вдруг в письме от 23 декабря художник пишет следующее: «Боюсь, что Гоген немного разочаровался в славном городе Арле, в маленьком желтом домике, где мы работаем, и главным образом во мне». «Разочарование» назревало давно. Поль был привычен к югу, в отличие от Ван Гога. В Арле Гогена с самого начала держали, в основном, денежные затруднения. Споры его раздражали, в делах в Париже как раз наметились какие-то положительные сдвиги. Но главное, он стал замечать в поведении друга какие-то странности. В середине декабря Гоген написал Тео, что собирается вернуться в Париж. Прошло еще две недели. Винсент с Гогеном съездили в Монпелье в музей, опять много спорили, Винсент написал «Пустые стулья»: простой пустой желтый стул в солнечных лучах и гнутое энергичное кресло Гогена со свечой, от которой грозят загореться неустойчиво лежащие книги.

24 декабря наступила развязка. Подробности этого события, к сожалению, сейчас восстановить сложно. Обычно ссылаются на воспоминания Гогена, написанные им через 15 лет, в которых есть явные противоречия. Гоген рассказывал, что они сидели в кафе и пили абсент. Вдруг Винсент схватил стакан и бросил в Гогена. Гоген уклонился, вытащил друга из-за стола и отвел домой, где тот сразу уснул, а проснувшись утром, смутно вспомнил, что накануне чем-то обидел Гогена. Тот ответил, что не сердится, но, тем не менее, хочет уехать. Вечером он, якобы, пошел пройтись, услышал за собой торопливые шаги и, обернувшись, увидел Ван Гога с открытой бритвой в руках. Винсент бросился было на Гогена, но «парализованный его взглядом» развернулся и побежал домой. Гоген не стал возвращаться в их дом, а заночевал в отеле. На следующее утро, подойдя к дому, увидел толпу и нескольких полицейских. Гогену сказали, что его товарищ мертв. Когда он вместе с полицейским поднялся наверх, Винсент лежал в постели, закутанный в одеяло. Вся комната была забрызгана кровью, но Ван Гог был жив. Оказалось, что, вернувшись домой, он отрезал себе бритвой ухо (Гоген пишет: «у самой головы», на самом деле – только мочку уха), тщательно завернул его в салфетку, потом отправился в знакомый публичный дом, где вручил ухо одной из девиц Габи «на память», что и вызвало переполох в городе. Потом Винсент вернулся домой, закрыл ставни, лег и уснул. Убедившись, что жизни Ван Гога ничто не угрожает, Гоген сразу же ушел, попросив комиссара передать товарищу, что он уезжает в Париж. Полицейский тут же послал за врачом. Проснувшись, Винсент выглядел спокойным, только попросил курительную трубку и спросил о Гогене.