Политические партии - Морис Дюверже

Наблюдение подтверждает результаты этого анализа. Голосование по партийным спискам в рамках департаментов (с 1945 г. заменившее во Франции униноминальное голосование по округам) во многом способствовало расширению политических горизонтов парламентариев и членов правительства; отметим, что это отнюдь не заслуга самой пропорциональной системы, как обычно полагают. И, напротив, глубоко провинциальный характер устремлений, например, американского Конгресса — нередко столь далекий от мировой ответственности, перед лицом которой стоят Соединенные Штаты, — в значительной части проистекает из ограниченных размеров избирательных округов и принципа униноминального голосования, который они предполагают. Вместе с тем здесь замешаны и другие факторы, способные коренным образом изменить общий результат, и особенно — степень централизации партий. Можно констатировать, что Англии, несмотря на ее привязанность к униноминальному голосованию и небольшим округам, обычные пороки локализма не свойственны. Партикуляризм несомненно объясняется именно сочетанием двухпартийной системы с централизованностью каждой из партий: в силу первого обстоятельства кандидату крайне трудно вступить в схватку в качестве «вольного стрелка», вне крупных традиционных формирований; в силу же второго выдвижение так называемого кандидата весьма существенно зависит от центрального руководства партии, что тоже в значительной мере исключает локальное видение. Второй фактор, бесспорно, более важен, чем первый, как свидетельствует пример Америки, где децентрализованность партий поддерживает локальную их ориентацию, несмотря на двухпартийность.

Географическое распределение мнений существенно зависит, стало быть, от партийной системы и избирательного режима, элементы которых могут действовать согласованно или разобщенно; то же самое можно сказать и об их политическом распределении. Анализ феноменов поляризации, эволюции парламентских измерений партий и особенно влияния избирательных реформ на распределение голосов уже показал некоторые аспекты деформации общественного мнения в этой области. Дополним его несколькими фрагментарными замечаниями. Первое касается неучастия в выборах: за исключением однопартийных диктатур, где на каждых выборах требуется участие 100 % избирателей из 100, число воздержавшихся обычно значительно. В норме оно превышает 10, а весьма часто и 20 % общего количества избирателей. В Соединенных Штатах оно очень высоко, и для президентских выборов в общем располагается где-то между 40 и 50 % всех граждан, достигших необходимого для голосования возраста; в некоторых штатах эта цифра еще гораздо выше. Во многих южных штатах доля не участвующих выше 80 %; в Южной Каролине она переходит за 90 (табл. 43). Таким образом, распределение голосов никогда не совпадает с распределением мнений: между ними — пробел, соответствующий воздержавшимся. Количество их колеблется в зависимости от партийных систем. Оно, по-видимому, достигает максимума при дуалистических режимах с доминирующей партией, где выборы совершаются почти автоматически: именно этим объясняется низкое участие в выборах в штатах американского Юга. А минимальный уровень, вероятно, соответствует дуалистическому режиму, партии которого находятся в состоянии равновесия, ибо в таком случае каждый голос приобретает большую ценность. В многопартийной системе, гармонизированной избирательными соглашениями, что в итоге приводит к голосованию в два тура, результаты второго тура почти аналогичны результатам режима с единственным туром; в первом туре число воздержавшихся обычно выше. Если одна из партий явно доминирует и ее победа заранее обеспечена, процент голосующих становится очень низким, как в системе с единственным туром: в этом отношении можно сопоставить Швейцарию до 1919 г. и южные американские штаты: пропорция уклонившихся от голосования с 1902 по 1911 г. колебалась в промежутке между 43,2 и 47,5 %, а в 1914 г. достигала даже 53,6 %. Пропорциональная система ведет, как представляется, к средним показателям; впрочем, сделать какие-либо заключения трудно, поскольку принятие пропорциональной системы совпадало обычно с введением всеобщего избирательного права или предоставлением права голоса женщинам, что делает невозможным корректные сравнения в одной и той же стране. Они почти невозможны в Швейцарии, Норвегии и Дании (табл. 45).

Но проблема разделения общественного мнения много сложнее. Анализ множества партий показывает, что источник его — не только в естественной разделенности граждан, но и — в равной степени — во внешних факторах, среди которых наиболее значительным остается избирательная система. В этом смысле если политическое деление образует некие рамки, предписываемые общественному мнению извне, то это скорее отражение расхождений, существующих внутри самого общественного мнения. Двухпартийность, вышедшая из мажоритарного голосования в один тур, обладает способностью подавлять второстепенные расхождения общественного мнения и концентрировать его вокруг крупных соперничающих течений; многопартийность, напротив, благоприятствует развитию его оттенков, давая возможность каждому из них найти воплощение в отдельной партии. Обычно из этого делают вывод, что она более точно обеспечивает представительство. Вероятно, не так все просто. На самом деле нет уверенности, что сложность общественного мнения, которая приводит к пропорциональной системе с ее «умножающим» эффектом и взаимной независимостью партий, больше отвечает реальности, чем упрощение, порожденное двухпартийностью и мажоритарной системой. Уже отмечено, что общественное мнение очевидно имеет глубинную тенденцию подразделяться на крупные противоположные фракции, внешние границы которых достаточно четки, хотя внутри них можно обнаружить множество оттенков. В таком случае «вина» двухпартийной системы состояла бы лишь в том, что она затушевывает второстепенные расхождения, существующие внутри каждого «духовного семейства»; но тем не менее она обладала бы существенным достоинством четко выражать их основную противоположность. И, напротив: в складывающейся в результате действия пропорционального режима многопартийной системе, включающей независимые партии, присутствовал бы серьезный недостаток: совершенно игнорировать это основное расщепление общественного мнения и преувеличенно подчеркивать его расхождения в деталях. В конечном счете известное преимущество следовало бы отдать многопартийной системе, корригированной альянсами, — в том виде, как она складывается при мажоритарном режиме с двумя турами — ибо последняя позволяет одновременно выразить как фундаментальный дуализм общественного мнения (посредством соглашений второго тура), так и второстепенные противоречия внутри каждого из двух основных его массивов. Отметим, впрочем, что двухпартийная система привела бы к тому же результату, если бы каждая партия сохраняла гибкую структуру, оставляя свободу для возникновения и сосуществования различных фракций.

Другой аспект проблемы касается амплитуды противоречий общественного мнения, и он также отмечен аналогичными заблуждениями. Принято видеть достоинство многопартийности в том, что она сокращает эту амплитуду, «распределяя» крупные противоречия между небольшими фракциями, тогда как законченная двухпартийность приводит к системе двух блоков, то есть к максимальной противоположности; но это значит отождествлять количественные различия в парламентском представительстве с глубиной политических расхождений. В действительности соответствующие эффекты многопартийной и дуалистической системы диаметрально противоположны этому предрассудку. Олкомб справедливо отметил в своей статье в Энциклопедии социальных наук, что при двухпартийном режиме партии имеют тенденцию уподобляться друг другу, не останавливаясь, впрочем, на причинах такого сближения. Определить их довольно легко. Поразмыслим над этим на конкретном примере современной Англии, не принимая в расчет либеральную партию, больше не имеющую там серьезного значения. Кто обеспечивает победу консерваторов или лейбористов на выборах? Разумеется, не самые преданные их сторонники, которые неизменно голосуют за них (ведь ничего не поделаешь, если нет возможности отдать свои голоса партии, расположенной правее или левее), а те два или три миллиона умеренных англичан, политически принадлежащих к центру, которые голосуют то за консерваторов, то за лейбористов. Чтобы завоевать их голоса, консерваторы будут вынуждены умерить свой консерватизм, а лейбористы — свой социализм, чтобы и тем и другим взять спокойный тон и приобрести облик, внушающий доверие. И те, и другие должны будут вести политику, ориентированную на центр, а стало быть, глубоко сходную. Так складывается парадокс: центр определяет всю парламентскую жизнь страны, избирательная система которой явно противодействует формированию партии центра. Результат очевиден — это ослабление амплитуды политических противоположностей. Миф о двух блоках, столь живучий во Франции, не соответствует действительности. Вероятно, следовало бы вместе с тем делать различие между пропагандой партии в момент выборов и ее правительственной деятельностью: первая выступает относительно умеренной, чтобы завоевать колеблющихся избирателей, место которых — в центре; вторая менее умеренна и рассчитана на то, чтобы удовлетворить активистов, настроенных более радикально. Мы придем тогда к явному исключению по отношению к общей тенденции партий — проявлять большую сдержанность при отправлении власти, нежели в предвыборных платформах; в Англии мы столкнемся с понятием «демагогии наоборот», другой пример которой показывают в своей пропаганде коммунистические партии. Как бы то ни было, мажоритарный характер голосования за каждую из двух партий естественно снижает разрыв между обещаниями и делами и ограничивает демагогию — пусть в смысле, противоположном обычному.