Повести - Генрих Гофман

На утро другие заботы заставили их забыть о недавнем споре. К обеду отряды Степанова и Грековского были полностью сформированы, люди знали, куда и на что идут. После короткой пламенной речи Ушияка Степанов первым увел свою группу из лагеря. Вскоре вслед за ним ушел и отряд Грековского.

Мурзин заранее проинструктировал Степанова, чтобы тот поближе связался с рабочими обувной фабрики Бати в городе Злин и выяснил возможность снабжения партизанских отрядов обувью. До начала зимы оставалось совсем немного, и обувь была насущной проблемой. Грековский же получил от Мурзина задание любыми средствами добывать пулеметы и боеприпасы с военного завода, расположенного на самой окраине города Всетин.

Распрощавшись с боевыми друзьями, Мурзин проводил их до первых партизанских дозоров и долго смотрел им вслед, пока последние не скрылись за оголенными ветвями деревьев.

Вернувшись в лагерь, Мурзин прошел к радистам, чтобы послушать сводку Советского информбюро. Только тут вспомнил он вчерашний разговор с Ушияком.

— Вызывай-ка Большую землю! — приказал он молоденькой девушке, дежурившей возле рации.

Когда связь была установлена, Мурзин продиктовал радиограмму в штаб партизанского движения Украины, в которой сообщил о появлении подозрительного человека в партизанском отряде имени Яна Жижки.

Вечером, неожиданно для Ушияка, из Киева был получен приказ:

«В вашем отряде появился сомнительный человек. Немедленно установите неослабный контроль. Примите срочные меры выяснения личности. Строкач».

Прочитав радиограмму, Ушияк искоса поглядел на Мурзина:

— То е твоя работа?

Мурзин молча кивнул и пожал плечами, дескать: «А что же мне было делать?»

— Значит, не хочешь быть ишаком?

— Нет, не хочу, Ян. Хочу быть хорошим другом и добрым советчиком. Только для этого я и прилетел в твою страну.

— Хорошо говоришь. На тебе мою руку. Не будем ссориться. — И, уже пожимая руку Мурзину, добавил: — А надпоручика Дворжака я сам буду проверять. Ты ведь мне веришь?

На том и договорились.

К вечеру над партизанским лагерем разразился проливной дождь. Он застиг Мурзина в лесу, когда тот проверял бдительность патрулей и дозорных. За сплошной стеной дождя скрылись макушки высоких гор. Струи ливня били в лицо, сразу же насквозь промочили одежду. Потоки мутной воды, сметая листву, с бурлящим клекотом катились по склону.

Добравшись до землянки, Мурзин долго не мог растопить печурку. Влажные щепы покрывались шипящей пеной всякий раз, когда пламя вспыхнувшей бересты охватывало их. А холод уже пробирался под мокрую одежду. Зубы выстукивали мелкую дробь. Куртку пришлось снять и разложить на нарах.

Спустившийся в землянку Ушияк тоже промок до нитки. Сбросив пиджак, а за ним и рубашку, он подошел к печурке и плеснул в дверцу бензин из светильника. Только теперь пламя яростно заиграло в железной трубе. Через несколько минут от печурки повеяло долгожданным теплом. Но Мурзина уже бил озноб.

Простудившись, Мурзин несколько дней пролежал с высокой температурой на голых нарах. Временами он впадал в беспамятство, но крепкий организм и лекарства, раздобытые лесным рабочим Яном Ткачем, который теперь пользовался доверием партизан, поставили его на ноги.

Мурзин был еще очень слаб, когда впервые после болезни выбрался из землянки. Небо хмурилось холодными тучами, в лесу пахло мхом и прелыми листьями.

Неподалеку, за деревьями, слышались голоса людей, перестук молотков. Мурзин знал, что там партизаны заканчивают строительство последней землянки, и направился к ним. Неожиданно на тропинке показался шахтер Козак. Завидев Мурзина, он поспешил навстречу. Долго тряс его руку, справлялся о здоровье.

— А что делает надпоручик Дворжак? — поинтересовался Мурзин.

Козак недоуменно вскинул белесые брови. В его взгляде застыл немой вопрос.

— Разве пан капитан не знает? — ответил он после неловкой паузы. — Пан велитель Ушияк забрал Дворжака с собой.

— Та-ак!

Больше Мурзин не сказал ни слова. Он стиснул зубы и, кивнув Козаку в знак благодарности, зашагал по тропинке. В воспаленном мозгу проносились тревожные мысли. Он знал, что Ушияк отправился в город Ратибор, где на конспиративной квартире должен был встретиться с руководителями местного подполья. Еще вчера утром, перед уходом из лагеря, Ушияк пожелал ему скорейшего выздоровления, но ни словом не обмолвился о том, что берет с собой Дворжака.

«Что это? Недомыслие? Нежелание прислушаться к здравому предупреждению? Или, быть может, Ушияк в глубине души посмеивается над моей излишней предосторожностью? Нет. Это явная глупость. По доброте душевной он просто может чересчур довериться людям. Как жаль, что нет у него той партизанской закалки, которая родилась у нас, в лесах Украины и Белоруссии».

С этими мыслями Мурзин подошел к большому котловану, отрытому в склоне горы. Несколько партизан обшивали досками стены будущей землянки, другие мастерили трехъярусные нары. Поодаль громоздились подготовленные для крыши бревна. Мурзин уже собирался спуститься вниз, когда к нему подбежал посыльный.

— Товарищ капитан! Там от Степанова человек пришел. Вас дожидается.

— Где?

— В штабной землянке сидит, портянки перематывает.

Мурзин торопливо пошел назад.

Только после ухода Степанова он понял, как дорог был ему этот мудрый жизнерадостный человек. Он не знал, когда и как успел к нему привязаться. Казалось, раньше, живя с ним рядом, он не выделял его среди других командиров. Но видно и впрямь бьет в точку народная мудрость, гласящая, что настоящая дружба проверяется расстоянием. И действительно, без Степанова Мурзин совсем затосковал.

Потому-то он обрадовался, услышав о посланце Степанова. Мурзин шел так быстро, что посыльный едва поспевал за ним. Возле штабной землянки его поджидал бывший летчик лейтенант Долинов, который, бежав из плена, еще под Штавником пришел в партизанский отряд. Мурзин поздоровался и, не сдержав своих чувств, обнял лейтенанта.

— Ну что у вас там? — спросил он, не дав тому возможности доложить по форме. — Как Степанов?

— Порядок полный, товарищ капитан. Живем в лесу. Километров десять от Злина. Отряд уже больше вашего, а народ все идет. В одном селе разгромили немецкую комендатуру, раздобыли оружие. Когда я уходил, Степанов посылал одну группу на железную дорогу. Может, уже и эшелон под откос пустили. Селяне хлеб нам приносят, сало. Из Злина подпольщики обувь доставлять начали. Народ там правильный. Сами поняли обстановку. Так что Степанов просил не беспокоиться. Он вам записочку велел передать.

Долинов достал из кармана сложенный вчетверо, замызганный и пропахший потом листок бумаги и передал его Мурзину.

— Что же ты, так в кармане и нес? — строго спросил Мурзин. — А если бы на немцев напоролся?

— Не-е. Она у меня в сапоге была спрятана. Только сейчас вытащил.

— Та-ак! — Мурзин развернул записку, пробежал взглядом по строчкам.

Короткими военными фразами Степанов сообщал, что его отряд насчитывает уже более трехсот человек. На днях он приступает к активным диверсионным действиям. Планирует операцию по захвату обоза с военной обувью, которую немцы вывозят из Злина с завода Бати. И в конце просил разрешения организовать в своем районе еще один партизанский отряд под командованием лейтенанта Долинова.

— Молодец Степанов! Этот в штопор не свалится, — радостно проговорил Мурзин, вспомнив объяснения Степанова о том, что надо не терять скорость, чтобы не свалиться в штопор. — А ты как думаешь? Читал записку?

— Мне ее сам Степанов прочел.

— Тем лучше. Отрядом сможешь командовать?

— Попробовать можно.

— Нет, браток. Это кашу надо пробовать. Не понравилась, отставил в сторону, вкусная — съел. А здесь я тебе людей доверить собираюсь. У них у каждого небось семья, дети. О каждом тебе думать придется. Притом, ты русский человек, представитель Советской страны, а потому в грязь лицом ударить никак не имеешь права. Ясно? На тебя здешние люди как на спасителя молятся. Это тоже понимать надо. Где случай представится, рассказывай про наш народ, про наши порядки. А ежели не к месту, не лезь. Здесь мы в гостях, на чужой земле, память о себе добрую оставить должны. Так-то вот.

— Это я понимаю. Десятилетку закончил. В летной школе учился. Грамотный. Правда, основное образование в плену получил. Теперь, пока немцев не отблагодарю, не успокоюсь.

— Что ж, если к злости они тебя приучили, и на том им спасибо. С какого ты года?

— В апреле сорок четвертого в Крыму сбили.

— Я не про то спрашиваю. Родился когда?

— В двадцать втором.

— Ишь, мой ровесник. Такой молодой, а уже лейтенант, — улыбнулся Мурзин. — В армии чем командовал?