Песня моряка - Кен Кизи

И хуже всего было то, что это качание продолжалось бесконечно, выматывая еще безжалостнее, чем поездка на дрезине через Белый перевал. По крайней мере, тогда они мчались при свете дня и могли заранее видеть все ухабы и повороты. Во мраке же их можно было только вообразить. Он привязал мешок Грира под передним сиденьем и лег, уткнувшись в него лицом и обхватив руками. Временами лодку поднимало или опускало так круто, что Айк оказывался в перпендикулярном положении то на ногах, то на голове. А несколько раз, когда его подбрасывало вверх, он практически не сомневался, что катер совершал сальто-мортале. И каким образом он умудрялся каждый раз приводняться днищем вниз, оставалось для Айка необъяснимой загадкой, пока он не ощутил рядом с собой тяжелый выступ двигателя, оторванного бушующими волнами. Он и оказался тем самым балластом, в котором так нуждался Айк.

Теперь к черным валам за бортом присоединились волны синхронно накатывавшей тошноты. Уже много лет Айка не посещали приступы морской болезни — безболезненная процедура на внутреннем ухе, осуществленная с помощью лазера, полностью исключила какие бы то ни было неприятные ощущения, связанные с качкой. Однако, похоже, эти волны оказались могущественнее всех процедур. Айк и забыл уже, каким изматывающим и унизительным может быть этот недуг. Он чувствовал, как по горлу поднимается блевотина. Потом он начал икать и вспомнил, что блевать ему, собственно, нечем. В желудке у него было так же сухо, как и во рту. Он икал до тех пор, пока у него не начало звенеть в ушах, а перед глазами не поплыли синие круги. Казалось, все его измученное тело пытается выскочить из горла. И он бы с радостью выпустил его, если бы знал, как — он слишком устал для того, чтобы хотеть жить.

Один приступ сменялся другим, пока от удушья он не потерял сознание. Айк лежал лицом вниз не в силах ни встать, ни вздохнуть. Он долго пытался это сделать, а потом перестал пытаться. И наступила тишина. Он задохнулся и наконец умер. Слава Тебе, Господи, наконец-то я умер! Надо было это сделать давным-давно — всем было бы спокойнее. Говорят, человек, стремящийся к мести, роет две могилы, и давным-давно нужно было спрыгнуть в эту вторую. Вся жизнь потрачена впустую на то, чтобы отомстить — чем лучше Левертова? Надо было быть умнее и не принимать все на собственный счет. Только вот… ведь все это действительно касалось лично его! Разве нельзя воспринимать апокалипсис так же лично, как смерть ребенка или групповое изнасилование? «Мне отмщение» — сказал Господь. Но если обваливающиеся на тебя несчастья несправедливы, человек не может не попытаться отомстить, даже если эта месть навлечет на него только новые несчастья. Своего рода дилемма: и отомстишь — плохо, и не отомстишь — плохо. Жаль, что мы со Святым Ником так и не разобрались в этом парадоксе — он мог бы нас чему-нибудь научить. А теперь я лежу мертвым в воде, а его тщательно выстроенные планы отмщения разметало ветром. С философской точки зрения, мы, как два мстителя, могли бы до чего-нибудь докопаться.

Левертов был жив, но явно не был склонен к философствованию. Он брел за Кларком Б. Кларком по обнажившемуся склизкому илистому дну. Отлив был таким сильным, что вода отошла на невиданное со времен цунами девяносто четвертого года расстояние. Теперь можно было дойти пешком чуть ли не до самой отмели. Они торчали там с той самой поры, как скоростной катер, на котором они находились, рассеялся и испарился в шипении огней Святого Эльма. Азиатского великана они потеряли — его в специально изготовленном для него спасательном костюме поставили в качестве сторожевого на рубку. Многочисленные складки свободно свисавшего материала делали его похожим на одну из китайских бойцовых собак. Когда катер развалился на части, он свалился в воду, костюм надулся как огромный четырехдверный седан, и его унесло в море, как огромный надувной мячик. И теперь Левертову казалось, что тому еще сильно повезло, и он не отказался бы поменяться с ним местами.

За прошедшее время Левертов как-то зловеще притих. Он потерял свои очки, и теперь постоянно щурился, от чего лицо его становилось сморщенным, как печеное яблочко. Лучезарная улыбка стала натянутой и угрожающей, как у смертельно раненного зверя. Весь его тщательно сконструированный мир развалился так же внезапно, как катер, и теперь Николай Левертов не знал, кого в этом винить.

Кларка Б. Кларка очень тревожило рассеянное молчание босса и его бегающий взгляд. Ему совершенно не хотелось, чтобы взор этих близоруких глаз устремлялся в его сторону, поэтому по дороге он оживленно болтал, стараясь не задумываться о будущем. Его болтовня была вызвана скорее инстинктом самосохранения, чем искренним желанием с кем-то поговорить.

— Я же говорил, что у нас получится, босс. Судьбу тоже можно обвести вокруг пальца. Шекспир утверждал, что есть что-то, влияющее на что-то. Или что-то в этом роде. Театр Пасадена, «Генрих IV», часть 1. Я играл одного из дружков Фальстафа. Тогда-то до меня и дошло, как это глупо —¦ быть шутом шута. Бесперспективная роль. Уж лучше быть шутом негодяя, или шутом безумца, или шутом чудовища. У таких ролей есть далекий прицел… и со временем можно выдвинуться. А на что может рассчитывать шут шута? Только на то, чтобы подбирать крошки да слизывать банановый крем с физии старого клоуна. Хотя Игорь во «Франкенштейне « устроился еще лучше — жратва до отвала плюс чаевые. Поэтому даже не думайте, босс, что я очень расстроен тем, что какие-то атмосферные пертурбации разрушили наш замысел. Потому что игра еще не окончена, в ней просто наступила пауза. Как вы говорите, игра не сделана, пока банк недостаточно велик. Так что делайте ваши ставки, так, босс?

— Заткнись, — ответил Левертов, остановившись в том месте, где пролегала полоса между илистым дном и поднимавшимся вверх берегом. — Что это? — осведомился он, прищурив глаза и склонив голову набок.

— Этот запах? Наверное, это отбросы, которые свезли сюда для утрамбовки. Вы ведь сами так сказали? Так что вероятно, за этими кустами как раз находится строительство взлетной полосы, а еще дальше — залив. Я же говорил, что все будет…

— Цыц. Я говорю не о запахе. Послушай!

Стоило Кларку Б. заткнуться, и он тут же услышал. Они были повсюду на поросшем черникой и ракитником склоне. Вся голодная орава — судя по тем звукам, которые они издавали.

— Наверное, они пришли сюда по запаху. Надо же! Пройти такое расстояние. И по-моему, они не очень довольны. Но кто же их станет осуждать за это? Не могли же они предположить, что после всех усилий обнаружат свои запасы покрытыми цементом.

Из куста ракитника с хрюканьем показался огромный хряк, уставившийся на людей своими маленькими хищными глазками. Вся морда у него была в крови — так усердно он пытался вскрыть асфальтовое покрытие, чтобы добраться до соблазнительно благоухавших отбросов. Он хрюкнул пару раз, и со всех сторон на его призыв начали собираться свиньи. Морды у всех были раскарябаны. А потом, заглушая все это нестройное хрюканье, сверху раздался торжествующий рев, и на вершине холма появилась старая серая медведица. Она поднялась на задние лапы и, принюхиваясь, принялась раскачиваться из стороны в сторону с видом восторженного удивления, как старая бабушка при виде именинного пирога.

— Может, поискать другую дорогу, шеф?

— Ни за что на свете, мистер Кларк, — промурлыкал Левертов. Вид у него был такой, словно он не меньше медведицы рад этой неожиданной встрече.

— Ни за какие пироги. Это земля принадлежит мне, и я никому не позволю по ней шататься. Сердце у Кларка запрыгало от радости при звуке этого знакомого урчания. Болезненная улыбка стала жестче, и Кларк Б. увидел, что рыскающий взгляд Левертова наконец обрел цель, на которой можно было сосредоточиться. Эй вы, свиньи, берегитесь! Задний ход, медведи! Плохой дядя Ник снова в седле, и уж он никого не пощадит…

Пронзительные солнечные лучи подняли его с днища шлюпки. Как все отличалось по сравнению с тем, что было ночью. Ровная поверхность воды блестела, а теплый воздух был тяжелым от испарений, как в тропическом лесу. Может, его действительно уже занесло в тропики?

Айку понадобились титанические усилия, чтобы поднять свое затекшее тело со дна лодки и водрузить его на сиденье. У него болело все от кончиков ушей до копчика. Со времен заключения он еще не чувствовал себя так плохо. Уже не говоря о жажде. Однако теперь это была обычная, добрая старая жажда, а не последствия какого-то эксперимента по сухой заморозке, проводимой с помощью жидких газов.

Гигантский спутник Айка покинул его, вероятно, ночью, и теперь он остался один. Он дрейфовал в ярком солнечном свете, окруженный со всех сторон чернильно-синими стенами тумана. Свободное пространство занимало не больше мили в диаметре, а вокруг вздымались стены высотой в десять, а то и в двадцать этажей. Солнечный островок тишины и покоя среди черт его знает каких туманных опасностей.