Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

И вдруг я вижу краем глаза, что у столика, где Женька с Алкой, освободилось место. Я мигом туда, пока никто не занял. Там, за вычетом Сенечки с пальмами, нормальные парни. По крайней мере, те двое, которых я знаю. Я знаю Тиму Сулейменова, киношника. Тима иногда прямо в «Аккушке» набирает массовку. Знаю Сашу, который с Тимой вечно за компанию. Саша всем представляется «массовиком-затейником». Я не имею понятия, чем он точно занимается, он какой-то без царя в голове, но добрый, безобидный совершенно. Ну и девчонки тоже, и Женька прежде всего… Я отчётливо помню, что она мне очень нравится, эта дочка профессорская из Караганды. Мне кажется, она не совсем от мира сего. Какая-то вся чистенькая, миленькая… Умненькая слишком для этого мира. Одета всю дорогу, как отличница. Но меня это почему-то не раздражает. Хочется, наоборот, взять её под крыло, уберечь от неприглядных сторон действительности.

В общем, я присаживаюсь за их столик. От вина отказываюсь. Знакомлюсь с теми, кого не знаю. С Рашидом Нугмановым знакомлюсь… Нет, это я здесь, я сейчас понимаю, что он Рашид Нугманов. А когда я Оксана, когда я в «Аккушке», он же просто Рашид. Он не сказал мне свою фамилию. Он ещё не прославился, ещё не снял «Иглу». Но у меня он с ходу вызывает симпатию, как и у Жени. Даже сильней, чем у Жени, потому что Женя его не слушает. Ей наплевать, что он там рассказывает про подпольные рок-группы из Ленинграда, про кинопланы свои.

А мне как раз очень интересно. Я внимательно слушаю. Я снимаю даже свои солнечные очки, чтобы видно было, насколько мне интересно. Я люблю «Аквариум», люблю песни Цоя, особенно про дерево и про ситар и «Просто хочешь ты знать, где и что происходит». Для меня это больше, чем музыка хорошая. Это как бы наглядная демонстрация, что где-то далеко, но всё же у нас, в Союзе, в Ленинграде, можно жить совсем по-другому. Ну или хотя бы видеть мир, говорить о мире по-другому. Я сижу, слушаю Рашида и чувствую… Нет, не чувствую – я уже точно знаю, потому что много раз думала раньше об этом. Я знаю, что люблю эти песни, потому что они мне напоминают… Весьма отдалённо напоминают, но всё же больше любого другого искусства…

Кожемякина. Oh shit…

Закирова. И она тоже пээлпэшница?

Касымова. Вот именно. Она тоже. Причём это [выясняется], наверное, минуты за две до того, как Женя заводит речь про New Science Fiction from Leningrad. Вы помните, да? Когда [Женя] спрашивает Нугманова, не попадалась ли ему книга с таким названием?

Все, кроме Белкиной и Коллонтай, издают звуки согласия.

Касымова. Вот минуты за две до этого. Оксана [Галь] начинает вспоминать. Она вспоминает единственную в своей жизни книгу, которую читала на казахском. Всё, что она думает, начиная с этого момента и до конца, до моего возвращения [на лестницу в Монреале], всё перемешано с памятью о книге.

Вы же записываете? На кассету? Очень хорошо… Попробую изложить, что удаётся выудить из этого замеса.

Оксана [Галь] читала ленинградский вариант: «Фантастические повести ленинградских писателей». В казахском «переводе» читала.

На слове «перевод» Диляра изобразила пальцами кавычки.

Она помнила казахское название книги. «Ленинградтық», буква «ка» с хвостиком на конце… «Жазушылардың», буква «эн» с хвостиком на конце… Дальше «қиял-ғажайып». Это через дефис. В начале «қиял» «ка» с хвостиком, в начале «ғажайып» «гэ» с поперечной палочкой… Последнее слово – заимствование из русского: «повестері». С английской «ай» на конце.

Ещё [Галь] помнила [казахское название повести] «Припять, Жер планетасы». «Припять, планета Земля». Больше ничего она из казахского текста не помнила. Название сборника – и то выучила с трудом. Она его записала на полях в другой какой-то книге. Вызубрила, уже когда потеряла ПЛП.

Кожемякина. Значит, она как вы?

Касымова. Вот именно. Она ещё круче, чем я. Я всё-таки в десятом классе могла учебник хотя бы читать по-английски. [А Галь] по-казахски ни в зуб ногой. Она знала казахский так же, как его знало абсолютное большинство русскоязычных в то время. То есть вообще никак. Несколько расхожих слов.

Она нашла ПЛП в Кызылординской области. В каком-то селе. Она точно знала название села, но в «Аккушке» его не вспоминала, к сожалению. Какой-то богом забытый аул. Сто пятьдесят кэмэ до ближайшего города. Солончаковые почвы в трещинах. Нигде ни одного деревца. Я бывала сама не раз в похожих местах. Родители матери жили в таком ауле недалеко от бывшего Аральского моря. Ну, в казахских масштабах недалеко. Воспоминания Оксаны как бы вязнут в моих собственных воспоминаниях, слипаются с ними. То, что помнила она, отличается от того, что помню я, прежде всего тем, что мне в ауле матери всё казалось в порядке вещей, всё было частью моей нормальной жизни. А [Галь] ездила [в аул, где нашла ПЛП,] ровно один раз, ездила с какой-то подругой. Её шокировала бедность, убогость. Шокировал марсианский пейзаж. Тесные домики, у которых окна изнутри затянуты одеялами шерстяными, а снаружи забиты картонками. Очень тяжёлое у неё осталось впечатление.

Видимо, в центре аула была пара городских зданий. Одно такое здание точно было. Пять этажей. В нём находился универмаг, где продавали в обмен на сельхозпродукцию. Я, опять же, помню такие из собственной жизни, помню эти странные плоды советской плановой торговли. Там иногда попадались в свободной продаже сокровища, которые невозможно было найти в городе. Какие-то югославские гарнитуры, платья невиданные из ГДР, чехословацкие кроссовки. В книжном отделе лежали книги, которых нельзя было найти вообще нигде. В основном, естественно, на русском, но что-то и на казахском.

Надо сосредоточиться. Сосредоточиться… Я сижу в «Аккушке», я слушаю Рашида… Жарко. Даже в тени безумно жарко сегодня. И тогда в универмаге, сколько-то лет назад, было очень жарко и душно. Воняло верблюжьей шерстью. Сколько лет назад? Не могу сказать. Два года? Три? Четыре? И шерсть эта – я её, что ли, принесла? Помню, как разглядывала книги, превозмогая дурноту. Помню глянцевую обложку изумрудного цвета. Название на казахском. Буквы светлые. Но до меня не сразу доходит, что на казахском. Потому что я понимаю [название]…

Ещё мелькает воспоминание. Это уже не в магазине. Судя по всему, я уже купила книгу. Читаю на скамейке под каким-то навесом. Читаю, прячась от подруги и от её родных. Боюсь, что меня поднимут на смех, назовут сумасшедшей. И не могу оторваться.

Рашид продолжает рассказывать… Объясняет, почему невозможно работать с профессиональными актёрами