Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

На следующий день Жиль проснулся, когда заиграли зорю, и увидел входящего в палатку индейца. Тот торжественно нес в руках большой сверток, обернутый серой холстиной, к которому было приколото письмо.

— Солдат принести это для тебя, — объявил Понго, положив сверток в ногах молодого человека.

Письмо было от Ферсена.

«На случай, если вы, забыли, друг мой, мне хотелось бы вам напомнить, что ваше имя все еще значится в списках Королевского Депонского полка и что генерал-полковник граф де Де-Пон, наш командир, не освобождает вас от службы.

Он просил меня передать вам, что в дальнейшем вы будете числиться в полку в звании лейтенанта, присвоенном вам генералом Вашингтоном, которому извольте передать (как, впрочем, и маркизу де Лафайету), что мы вас уступили американцам всего лишь на время.

Вы найдете здесь то, в чем вам подобает быть одетым в час битвы и победы. Шпага перешла ко мне по наследству от моих предков, и я знаю, что вы сумеете ею достойно воспользоваться.

Примите это в знак неизменной дружбы.

Акселъ Ферсен.

P.S. Штурм назначен на сегодня.»

В свертке была новехонькая форма офицера Королевского Депонского полка: мундир ярко-синего цвета с желтым пластроном и медный нашейный щиток со знаками полка, золотые эполеты и треуголка с желтым плюмажем. Тут же была великолепная шпага с позолоченным эфесом. На отливающем голубой сталью клинке, которым Жиль в восторге несколько раз рассек воздух, было выгравировано слово «Semper» — «Вечный».

Первым побуждением юноши было немедленно натянуть на себя все это великолепное одеяние. Он уже было развернул рубашку из тончайшего батиста, но вдруг увидел проходившего мимо палатки сержанта Паркера, одного из своих подчиненных. Как он был одет! Полосатые штаны, слишком короткие и все в заплатах, потерявшие цвет чулки, спустившиеся на башмаки, один из которых просил каши, зеленоватая куртка, на которой не было ни пуговиц, ни отворотов, но зато множество дыр и заплат…

Проводив его взглядом. Жиль аккуратно завернул элегантную одежду в серую ткань и снова напялил свою видавшую виды старую замшевую одежду. Раз штурм назначен на сегодня, он не поведет своих людей под пули англичан в нелепом наряде, который отгородит его от них. На фоне великолепных бело-синих французских полков и элегантных красных мундиров англичан, которые порой делали осажденный город похожим на огромную ягоду клубники, американские войска имели плачевный вид. Но если солнце победы засияет для них, это убожество обернется величием.

«Эти лохмотья перенесли вместе со мной столько испытаний и заслужили оставаться со мной до победы… или до смерти, — пробормотал он про себя. — Ферсен поймет…»

Шпагу, однако, он взял с благодарностью, так как это было не парадное оружие, а грозная боевая рапира, клинок, достойный воина, который с успехом заменит старую шпагу с погнувшейся гардой. С гордостью он подвесил ее к портупее из невыделанной кожи, преклонил колена для краткой молитвы, чтобы подготовить свою душу к встрече с Богом, если смерть в этот день настигнет его, и отправился к генералу за приказаниями. Впервые за долгое время он чувствовал себя совершенно счастливым и в ладу с самим собой.

Может быть, потому что в этот высочайший миг ничто более не имело значения… кроме одного — должен был начаться штурм!

Когда он вышел из палатки, ему представилось, будто поднялся занавес, открывая взору последний акт великой трагедии. Ему казалось, что он впервые видит этот пейзаж, с каждым днем становившийся все более уродливым.

Перед собой, за гигантским пространством, ощетинившимся войсками, испещренным траншеями, на котором серые пятна болот таили столько ловушек, он видел Йорктаун — груду дымящихся развалин, где не осталось ни одного мирного жителя, но упрямые красные муравьи кишели под назойливые и монотонные звуки волынок шотландского 71-го пехотного полка. А дальше, на реке, черные скелеты фрегатов «Лоялист» и «Гваделупа» все еще пылали рядом с полу затонувшим кораблем «Шарон». Артиллерия графа де Шуази и генерала Нокса славно поработала и не давала себе передышки: артиллерийская дуэль была далека от завершения. Город яростно сопротивлялся, хотя его стены рушились. Два редута держались стойко, но, по мере того, как Рошамбо сжимал их в смертоносных тисках, мины рвались одна за другой, люди подрывались на них, а стоны умирающих и раненых мешались с несмолкаемым грохотом орудий. И хотя ярко светило солнце, синело море и развевались на свежем утреннем ветру знамена, все это очень походило на преисподнюю. Однако ни один человек не желал бы сейчас избегнуть этого ада, и Жиль горел желанием ринуться в битву.

Офицеры из ставки Лафайета собрались в его палатке. Там были и Гамильтон, и Барбер, и Лоренс, и Пор, и Жима, но сам генерал отсутствовал. Все молча сидели по своим углам, погруженные в собственные мысли, в ожидании приказаний. Действительно, прошел слух, что штурм может быть начат сегодня, но никто не смел в это верить. Гамильтон, которого Вашингтон грубо одернул, когда тот хотел разузнать об этом, дулся у входа и от нетерпения грыз ногти. Когда в палатку вошел лейтенант Гоэло, Гамильтон буквально наскочил на него:

— Ну, а вы? Вы что-нибудь слышали? Сегодня или завтра?

— Если верить письму, полученному мной от одного из адъютантов графа де Рошамбо, то сегодня.

Лицо Гамильтона просияло, и он порывисто сжал молодого человека в объятиях.

— Хоть бы это было правдой! Можно сойти с ума, видя, как гибнут люди, и не имея приказа вмешаться… Если так будет продолжаться, Йорктаун возьмут саперы и артиллеристы, а мы даже не обнажим шпаг.

В этот момент перед входом спрыгнул с коня Лафайет и, как смерч, ворвался в палатку. Глаза его горели, парик съехал набекрень, он был очень взволнован, но никто не мог бы сказать, была ли это радость или гнев. Жиль подумал, что тут было всего понемногу.

— Господа! — вскричал он, закинув в угол свою шляпу. — Сегодня мы будем иметь честь атаковать один из редутов, а именно правый, в то время как французы атакуют левый.

— Мы? — спросил Гамильтон. — Кого вы имеете в виду? Все наши войска?

— Нет, сударь. Когда я говорю «мы» — это значит дивизия Лафайета, а когда говорю «французы», то имею в виду барона де Вьомениля, который пойдет на штурм во главе одного или двух полков… — Он остановился, побагровел и вдруг заорал своим ужасным пронзительным голосом, который было так мучительно слышать:

— И я надеюсь, что мы покончим с редутом раньше, чем этот олух де Вьомениль доберется до бруствера!

Знаете…