Фантастика 2025-100 - Даниэль Дессан

* * *

После уроков никто из моих одноклассников не поспешил к гардеробу. Они переглядывались, посматривали на меня.

Общую идею мне пересказала староста класса. Она подошла к моей парте (я укладывал в портфель тетрадь и учебник).

— Вася, может… споёшь нам ещё раз ту песню про медведей? — спросила она.

В классе вдруг воцарилась тишина. Десятиклассники замерли, словно испугались, что не услышат мой ответ.

Я пожал плечами, сказал:

— С удовольствием, Наденька. Если Алексей согласится. Без аккомпаниатора я петь не буду.

Надя-маленькая опустила взгляд на всё ещё сидевшего за партой Черепанова.

Она пристально посмотрела Алексею в глаза и жалобно произнесла:

— Лёшенька, пожалуйста…

Умоляюще сложила на уровне своей груди ладони.

Примерно три секунды Надя и Лёша смотрели друг другу в глаза.

Черепанов судорожно сглотнул и ответил:

— Я… это… Ладно.

Степанова улыбнулась, похлопала в ладоши.

Сказала:

— Ура!

Я отметил, что улыбка у Нади-маленькой приятная: добрая.

Обменялся взглядами с Черепановым — мне показалось, что Алексей выглядел слегка оглушённым.

* * *

В школьном коридоре к нашей процессии присоединилась появившаяся будто бы ниоткуда классная руководительница. Лидия Николаевна не поинтересовалась, куда мы идём — молча пошла рядом с нами в направлении актового зала. Я только услышал, как староста класса шепнула классной руководительнице: «Про медведей».

Артистов школьного театра мы сегодня в актовом зале не встретили.

Мы с Алексеем поднялись на сцену — наши одноклассники разместились в креслах зрительного зала.

Я указал Черепанову на пианино и произнёс:

— Маэстро, прошу.

Лёша с серьёзным видом кивнул, уселся на стул, поднял клап.

Я подал ему сигнал, прослушал вступление.

Повернулся лицом к одноклассникам (и к классной руководительнице).

— Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…

* * *

После «Песни о медведях» я спел «Комсомольцы-добровольцы».

Лёша уступил мне место за пианино — я исполнил песню «Трава у дома».

На этом решил, что концерт закончен. Но вовремя заметил заглянувшую в зал директрису. Клавдия Ивановна тихо вошла в зал, остановилась около двери.

Я посмотрел на неё и объявил:

— Музыка Исаака Дунаевского, автор стихов Василий Лебедев-Кумач.

Я погладил руками клавиши, улыбнулся и пропел:

— Как много девушек хороших, как много ласковых имен…

* * *

На песне «Сердце» я своё выступление завершил (к разочарованию одноклассников и педагогов). Школьники упрашивали, чтобы я снова спел «про медведей» или «про траву». Но классная руководительница им напомнила, что на завтра нам задано немало уроков. Строгое «ребята, спокойно», произнесённое директрисой мгновенно успокоили всё недовольство — разбушевавшиеся, было, поклонники всё же позволили нам с Черепановым сойти со сцены.

Директриса похвалила моё выступление. Сказал, что с удовольствием послушает моё пение на концерте.

«Это превосходно, Эмма, — сообщил я. — Раз она так сказала, значит: моё выступление — дело решённое».

* * *

Из школы мы пошли к Иришке. Втроём.

Лукина нас накормила. Затем я полчаса потратил на математику.

Черепанов терпеливо зачитывал мне из учебника задания — я пересказывал их Эмме. Задавал Алексею уточняющие вопросы, когда моя виртуальная помощница повторяла свою привычную мантру: «Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос…»

После математики мы перешли к музыке. К радости Черепанова. Алексей сегодня играл на пианино с особенным удовольствием: я вручил ему ноты к музыкальной композиции «Трава у дома».

Мы оставили в покое пианино, когда вернулись с работы Иришкины родители.

Черепанов ушёл домой.

Виктор Семёнович позвал нас пить чай.

После чаепития он положил передо мной на стол серые листы бумаги с отпечатанными на пишущей машинке строками. Я взглянул на страницы. Увидел там имена и адреса людей.

— Это список работников, которые пойдут на ваш школьный концерт, — сообщил Иришкин отец, указал на листы бумаги трубкой. — Не спрашивай, Василий, по какому принципу его составили. Я поинтересовался этим у секретарши, но она сама этого толком не знала. Если этот вопрос имеет значение, то я завтра или послезавтра уточню… до конца этой недели — точно.

Я заверил Виктора Семёновича, что причина приглашения не важна. Поблагодарил его за списки.

* * *

Разложил бумаги на письменном столе, авторучкой выписал из них фамилии, имена, отчества и адреса всех женщин. Список стал значительно короче. Уменьшился до двадцати двух строк.

Отдельно от списка женщин я написал ещё три строки: ФИО физруков сорок восьмой кировозаводской школы.

«Иванов Илья Фёдорович, Илья Муромец».

«Евгениев Эдуард Васильевич, Васильич».

«Попов Дмитрий Фомич, Фомич».

Я откинулся на спинку стула, полюбовался на свой каллиграфический почерк (пока не превратившийся в набор загогулинок и кружочков). Слушал, как на другой половине комнаты бормотала Иришка — она читала параграф по истории.

«Итак, Эмма, что мы имеем, — сказал я. — Двадцать две потенциальные жертвы. Три вероятных убийцы. Сомневаюсь, что физрук убьёт учительницу. Иначе бы Черепанов мне так и сказал: физрук зарезал математичку… или историчку. Но он сказал "женщину". Поэтому я уверен, что это была одна из вот этих двадцати двух гостий».

Я повернул голову, посмотрел на окно. Штору я вечером прикрыл неплотно. Поэтому увидел, что на улице стемнело. Полюбовался на своё мутноватое отражение в оконном стекле. Вздохнул.

«Я вот что думаю, Эмма. Убивать женщину на глазах у десятков свидетелей — не самый разумный поступок. Но физрук это сделал. Почему? Что ему помешало подкараулить её чуть позже? Здесь сейчас полно тёмных улочек. Нынешний Кировозаводск — настоящий рай для душегубов. Но физрук на жертву бросился с ножом прямо в зале. Вспылил?»

«Господин Шульц…»

«Стоп, Эмма. Не мешай. Я тебя ни о чём не спрашивал. Я рассуждал. Я пришёл к выводу, что причиной такого убийства могут быть сильные эмоции. Ревность, к примеру. Или гнев. Мог ли физрук приревновать одну из этих дамочек? Мог. Вполне. Могла ли та дамочка его разозлить? Ну… в этом я не очень уверен. Только если… в теории».

Я услышал, как Лукина захлопнула учебник.

Скрипнули пружины кровати. Иришка вышла из комнаты.

Я снова склонил голову, взглянул на список.

«Если он убил в порыве эмоций, то почему сбежал? — спросил я. — Нет, понимаю, почему он побежал. Но почему ему позволили убежать? Там будет много взрослых мужчин, ветеранов войны. Таких ножом не испугаешь. Они физрука не скрутили. Почему? Ответ я вижу только один: не успели. А это значит, что он ударил женщину ножом и бросился наутёк».

Я взял со стола авторучку, поставил чернильные точки рядом с фамилиями физруков.

«Не похоже это