Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Кто-то заглянул в триклиний и сообщил Публию, что невеста ждет его в спальном покое. Он сделал шаг, другой и остановился; так тяжело, наверное, передвигаются рабы в колодках. Но то — рабы, а он ведь свободный здоровый мужчина, и вдруг добровольно поступил в рабство к иберийке с проникновенными глазами! Испания снова показалась ему совсем близкой. Он возмутился в очередной раз и опять безуспешно. Тем не менее, Публий кое-как дотащился до своей спальни, где провел множество ночей в мечтах и размышлении. Если бы сейчас он был один! Конечно, ему как главе рода необходимо обзавестись семьей, и лучше Эмилии для него жены не может быть. Он готов на ней жениться, но только не теперь. Необходимо отсрочить их близость на два-три дня, и потом он выполнит свой долг. Публий стал всерьез подумывать о том, чтобы откровенно объясниться с Эмилией и попросить у нее отсрочки, но скоро отклонил эту мысль, поняв, как оскорбительно будет такое поведение по отношению к женщине.

Он отдернул занавес и вошел в комнату, освещенную интимными тонами благодаря расчетливо расположенным светильникам. Посередине у ложа стояла Эмилия. Ее длинные тонкие одеяния изящными складками струились до пола, волосы были распущены и пышными рыжеватыми волнами ниспадали по плечам. В искусственном сиянии светильников она казалась сказочным фонтаном, созданным, чтобы утолить жажду и украсить жизнь мужчины. Увидев Публия, Эмилия несколько подалась вперед, в глазах ее блеснули восхищение, мечта и страх. Но уже в следующий миг победу одержало смущение, и она потупила взор. Как прекрасна была сейчас эта девушка в волнении противоречивых чувств!

Но Публий не замечал ее красоты. Он с досадой и почти с отчаянием думал о том, что ему предстоит говорить слова несуществующей любви и притворными ласками бороться со стыдливостью этой девицы. Он тоже опустил голову и смотрел в мозаику пола, поспешно уложенную специально к свадьбе.

Однако пауза затягивалась. Публий представил себя со стороны и устыдился. «Верно, Ганнибал не терялся бы в присутствии красивой женщины», — подумал он со злобой на себя, на Ганнибала и на весь свет. Сжав зубы, Публий медленно поднял взор, вперил его в лицо Эмилии и оторопел. Перед ним было совсем другое существо. Девушка вдруг преобразилась в женщину. Эмилия смотрела на него пристально и властно.

Взгляд ее являл зажигательную смесь аристократической надменности, желания и бесстыдства. Тысяча тайников, составляющих образ красоты, приоткрылась, выпустив невидимые иглы, язвящие мужскую душу. Женщина будто ощетинилась, как еж, приготовившись к борьбе за любовь и наслажденье. Все ее лицо лучилось пряным сладострастием. Она с вызывающей откровенностью положила тонкую руку на пышный узел пояса и распустила его единым порывистым, но грациозным движением, немного повела плечами, и платье рухнуло на пол. На ней не осталось ничего, кроме браслетов и колец. С ее лица брызнула вожделенная улыбка. Глубоким выразительным голосом с некоторым оттенком высокомерия Эмилия сказала: «Красивая у тебя жена, Публий, не правда ли?» Она величаво повернулась в четверть оборота в одну и другую сторону, предлагая безукоризненную чистоту форм своего тела в качестве доказательства к словам, и, усмехнувшись, произнесла: «В этот момент твоим глазам завидуют все настоящие мужи Рима».

Публий вдруг почувствовал себя легко и свободно, плечи его расправились, фигура приняла привычную патрицианскую осанку, и он почти весело, почти искренне воскликнул: «Почему же только глазам! Они завидуют мне. Мои глаза, пальцы и прочее — лишь инструменты, которыми я впиваю блаженство твоей красоты, а истинно насладиться тобою может только моя душа, где суммируются токи всех ощущений!» Он уверенно сделал шаг вперед, и она роскошно упала на ложе. Сейчас Публий почти любил ее в благодарность за то, что она избавила его от тяжкого в нынешнем положении ритуала и сама решительно перешагнула через преграду, отделяющую невесту от жены.

Через несколько мгновений он уже забылся в объятиях природной страсти и в безудержном порыве изливал накопленный потенциал неразделенных чувств, выражая языком любви все муки, претерпленные им из-за Виолы. Он уже не сознавал, кто перед ним, а помнил лишь, что это — женщина, и, яростно терзая Эмилию, мстил в ее лице всему женскому роду за обиду непонятой любви.

Эта ночь казалась ему продолжением кошмарных снов, преследовавших его во время болезни в Испании. Но когда он выплеснул в неистовстве страстей излишек недобрых сил, то сквозь мглу изнеможения увидел в душе зарницу долгожданного рассвета, пришедшего к нему одновременно с приближеньем дня, только что тронувшего небеса восходящими издалека лучами, и ощутил внутреннее очищение. Испанские чары наконец-то рассеялись. Однако едва он издал вздох облегчения, как вдруг вспомнил о существовании свидетеля сцен его своеобразных ночных откровений и впервые за многие часы подумал об Эмилии. Представив, что она должна была перенести, разделив с ним хаос его сумбурных чувств вместо нежных ласк, достойных первой брачной ночи, он содрогнулся.

Готовясь к утру, небо медленно смывало с себя черноту, узкое окно в стене у потолка светлело, но в комнате еще было темно. Эмилия дышала размеренно и ровно, тем не менее, Публий знал, что она не спит. Он мучительно раздумывал, как с ней объясниться, но, не найдя слов, мягко привлек ее к себе и чистым светлым поцелуем, совсем не похожим на предыдущие, попросил у нее прощения. При этом он даже во мраке почувствовал ее улыбку. Затем они согласованно притворились спящими и встретили день в мирных объятиях.

Раб аккуратно стукнул в дверь и, когда Публий отозвался, сообщил, что в атрии уже стали собираться гости, а у вестибюля толпятся клиенты. Эмилия помогла мужу завернуться в тогу, любовно уложила несколько десятков искусных складок, пульсирующих и переливающихся одна в другую при каждом движении, словно струи сложного фонтана, после чего Публий вышел к гостям, а в спальню вбежали две рабыни и занялись туалетом молодой матроны.

Некоторое время Публий отвечал на веселые шутки гостей по поводу его нового положения, сегодня уже почти не тяготясь многочисленным обществом. Потом в атрий вошла Эмилия, свежая и румяная, будто после здорового полноценного сна, и молодых, поздравив еще раз, начали осыпать подарками. Видя, как беззаботно улыбается его жена, с какой изящной непосредственностью она радуется незатейливым дарам, Публий и себя почувствовал счастливым. Когда родственники и друзья собрались в полном составе, хозяин дома пригласил их в триклиний на утреннюю трапезу. Сам же он, пока гости располагались на ложах, вышел за порог и, сколько мог, уделил внимание простому люду.

На пиру Сципион предстал перед публикой в привычном для нее свете и очаровал всех остроумием и весельем. Эмилия очень умело подхватила его тон и солировала в беседе попеременно с мужем. Увлекшись импровизированным спектаклем этого дуэта, гости восхищенно переводили взгляды с Эмилии на Публия и наоборот, теряясь в догадках, кто из них настоящий Сципион.

Однако к полудню бессонная ночь дала о себе знать, молодые утомились, и пирующие оставили их в желанном одиночестве. Но они не смогли уснуть: возбуждение превосходило усталость. Сидя на ложе, Эмилия лениво перебирала подарки и из-за опущенных ресниц поглядывала на мужа. Публий полулежал рядом и откровенно любовался Эмилией, чертам которой полумрак спальни придавал дух женской тайны, каковой не было в действительности. Временами ему даже казалось, что какая-то линия в облике его жены напоминала Виолу, и он вздрагивал. Эти женщины выражали противоположные типы красоты, но обе они в своем роде являлись совершенством, и в том было их сходство, их роднило сознание собственных достоинств, придающее осанке и движеньям особую стать. В эти мгновения Публий чувствовал душевную боль, но уже не такую острую, как накануне, теперь раны его затянулись, и воспоминания о прекрасной иберийке ударялись в его сердце глухо, словно копье через панцирь.

— Сегодня ты, похоже, обрел себя, мой милый Публий, — произнесла Эмилия, деля интонации между томностью и лукавством.

— Да, моя дорогая, ты сумела отвлечь меня от забот. Вчера же я больше думал о войне, чем о любви, — отозвался Публий, несколько озабоченный такой темой.

— Я видела это и очень терзалась за тебя. Но сегодня я спокойна… Если ты будешь сражаться с Ганнибалом так же яростно, как с женщинами, то он в ближайшее время прославится своими поражениями громче, чем в прошлом — победами.

— Весьма остроумно. Но почему же ты говоришь: «с женщинами», когда я всю жизнь верен тебе?

— Любопытный парадокс: вчера мне показалось, что ты со мною изменяешь мне же.

— Что за фантазии! — неуверенно воскликнул Публий и спрятал лицо в тень.

— Тебя не удивило, что я вела себя не совсем как девственница?