Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

— Нет, нет, — перебил думателя Лабастьер, для усиления своей воли воспользовавшись голосом. — У меня уже и без этого голова пухнет. — Он замолчал и продолжил мысленно. — Ты обещал научить меня отключаться. Я хочу сделать это именно сейчас и продолжу общение с тобой лишь убедившись, что ты и правда есть.

— Так сразу отключиться не получится. Нужно долго тренироваться. Месяцы.

— Но я не хочу, чтобы ты всегда сидел в моей голове! — снова вслух вскричал король.

— Только скажи, и я исчезну сам до положенного срока. Что-что, а чувство времени у меня отличное. К тому же тогда ты быстрее убедишься в том, что я — не галлюцинация. С галлюцинацией нельзя договориться, чтобы она исчезла до назначенного времени, ведь так?

— С какой это стати ты такой сговорчивый?

— А кто тебя, дурака, знает? Я ведь совершенно беспомощное физически существо и теперь полностью нахожусь в твоей власти. Возьмешь да и прикончишь меня, чтобы меньше было проблем.

Лабастьер Шестой даже покраснел от негодования за то, что его заподозрили в таком вероломстве. Но сказать ничего не успел, так как думатель, уловив его чувства, немедленно сгладил свою бестактность:

— Виноват, виноват. Я же сообщал уже, что характер у меня отвратительный. Я не хотел тебя обидеть.

Почти успокоившись, Лабастьер Шестой продолжил:

— Но если ты, как ты говоришь, «отключишься», ты ведь все равно будешь смотреть моими глазами, слушать моими ушами, копаться в моих мыслях; а я не хочу этого.

— Ох и зануда же ты, племянничек… Знал бы ты только, как это противно, лежать бревном, не чувствуя ничего, кроме запахов и вкуса еды, когда, к тому же, и то и другое довольно однообразно… Но я понимаю тебя. Ко всему, что ты сегодня узнал, привыкнуть трудно. Надо дать тебе отдохнуть. Открою тебе секрет: мое присутствие в твоем сознании не проходит для тебя даром. С непривычки ты чувствуешь его как некую подавленность, беспричинную усталость. К этому чувству легко притерпеться и не замечать его, если только захтеть. Но сейчас, когда ты обо всем узнал, ты сразу почувствуешь, когда я уйду из твоего сознания, и почувствуешь, когда я вернусь.

— Точно?

— Сейчас ты убедишься в этом. Только скажи, когда мне можно будет вернуться?

— Завтра в полночь.

— О-о, почти сутки! — даже мысленно это восклицание воспринималось, как стон. — Ладно. Что мне толку ныть? Все равно ты никогда не поймешь, как это жестоко… До встречи.

И в тот же миг Лабастьер Шестой ощутил такое облегчение, такую эйфорию, какой он еще никогда не испытывал. Словно с каждой клеточки его тела убрали постылый груз, словно из его ушей вынули флуоновые пробки, а с глаз спала невидимая пелена, лишавшая мир красок. Ничего, вроде бы, не изменилось, но в то же время, изменилось все. К нему вернулась радость жизни, которую он потерял, сам не заметив, когда. Хотя теперь-то он знал, когда: в тот миг, когда снял с уха волшебную серьгу.

— Прекрасно! — вскричал Лабастьер. — Как мне хорошо! Эй, ты! Ты меня слышишь?!

Но думатель, конечно же, не отозвался.

Лабастьер Шестой вскочил с кресла… И остолбенел, встретившись взглядом со стоявшей на пороге библиотеки Мариэль, которую он до сих пор не замечал. Глаза ее были полны тревоги.

— Что с вами, Ваше Величество?! — спросила она чужим голосом. — С кем вы разговариваете тут?.. — кроме беспокойства, в голосе ее звучали нотки жалости и даже презрения.

«Ну еще бы! — моментально оправдал ее для себя король. — Ведь с момента превращения принца в бабочку, я вел себя как форменный негодяй! Я совсем не любил ее, а все тяготы по воспитанию сына взвалил на ее плечи. А потом еще малодушно удрал в лес охотиться на ската, затем еще более малодушно вернувшись…»

— Милая, — шагнул он к ней, раскрывая объятия, — милая, как же я люблю тебя!

Она отшатнулась, но он поймал ее и прижал к себе.

— Прости меня за все те неприятности, которые я доставил тебе. Когда-нибудь я все объясню. Теперь я снова тот, кого ты любила… Отныне наша жизнь пойдет совсем по-другому…

Она перестала сопротивляться, только внимательно вгляделась в его глаза. И неизвестно, чего в ее взгляде было больше — радости или испуга.

Ночь пролетела в любви.

Проснувшись далеко за полдень, Лабастьер Шестой немедленно вызвал к себе церемониймейстера.

— Это правда, мой дорогой Жайер, что в Золотой Замок есть вход из-под земли?

— Правда, Ваше Величество, — подтвердил тот, и при этом ни один мускул не дрогнул на его изборожденном морщинами лице.

— Почему же ты не сказал мне об этом раньше?

— Вы не спрашивали меня об этом, Ваше Величество, — все так же невозмутимо отозвался старый махаон.

— А ты не считаешь, что я должен знать все, что происходит в моем королевстве? Тем более, когда речь идет о главной реликвии нашего народа!

— Это не моя тайна, Ваше Величество, и никто не давал мне полномочий раскрывать ее.

— И ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Слегка помешкав, Жайер отозвался:

— Нет, Ваше Величество. Ничего.

— Так, так… А ты, случайно, никого там не подкармливаешь?

Церемониймейстер опустил глаза:

— Да, Ваше Величество.

— Ах, негодяй! — вскричал король, вскакивая с кресла. — Да как ты посмел скрывать от меня, что жив мой родственник, мой родной дядя, которого я всегда считал погибшим?!

— Жив?! — под натиском несправедливых обвинений извечная сдержанность махаона неожиданно отступила, и лицо его исказила гримаса гнева и боли. — Вы называете это жизнью?! Горемычное уродливое существо, которое и умеет-то только, что поглощать пищу, испражняться и испускать зловоние, вы называете своим родственником, своим любимым дядей?! О его существовании не знает даже ваша матушка, о нем не знал и ваш отец… Потому что знание это лишило бы их жизнь радости, как отравило оно мою жизнь. Этот уродец — проклятие и позор королевской семьи, и я уверен, всем, в том числе и ему самому, было бы только лучше, если бы мы умертвили его, как делают все прочие бабочки, когда в семье случается эта редчайшая врожденная патология.

— Почему же вы не сделали этого? — спросил Лабастьер Шестой, холодея при мысли, сколько на Безмятежной погублено несчастных душ и уже догадавшись, что Жайер не знает о телепатических способностях думателя и о том, что тот вполне разумен.

— Так решил ваш несчастный прадед Лабастьер Мудрый, при дворе которого начал свою службу мой предшественник, — объяснил церемониймейстер. — И не мне обсуждать это решение. Мое дело исполнять его. На меня возложено заботиться об этом существе… И я посвятил этому, поверьте, отнюдь не радостному занятию, всю свою жизнь. Я и не женился, лишь боясь того, что отвратительная тайна королевского рода станет известна тем, кого я к себе приближу. Я все ждал, когда же эта тварь издохнет сама, но она оказалась на редкость живучей. Она пережила и вашего деда, и вашего отца, и я не удивлюсь, если она переживет и вас.

— Прости меня, Жайер, — успокоившись, поднялся с кресла полный раскаяния король и, вопреки этикету, подал церемониймейстеру руку. — Я не хотел тебя обидеть. Благодарю тебя за верную службу и обещаю тебе самую высокую награду, которую ты только пожелаешь. Хотя и понимаю, что нет награды, способной возместить тебе все, чего ты лишился ради нас… А сейчас я хочу, чтобы ты проводил меня к нему.

Когда в сопровождении церемониймейстера король спускался в дворцовые кладовые, куда он и Лаан так любили лазать в юности на поиски лакомств, он думал о том, действительно ли уничтожение неспособных к дальнейшему развитию куколок является убийством в полном смысле этого слова. Скорее всего, он все-таки поторопился ужаснуться этому факту.

Ведь в отличие от думателя королевской крови, эти куколки не имеют телепатической связи с миром, они не имеют об этом мире никакого представления, их разум спит и не развивается. И, наверное, действительно, смерть только облегчает участь этих горемычных бессознательных тел.

С другой стороны, возможно, что все это вовсе и не так. Возможно, тех крох знаний, которые достаются куколке-переростку путем обоняния и осязания, достаточно для того, чтобы выстроить в мозгу под хитиновым панцирем некий самодостаточный мир…

Наверное, можно попытаться общаться с ним и какими-либо другими, нетелепатическими, способами. Пытался ли кто-либо когда-либо достучаться до этого разума, прежде чем принять решение об его уничтожении? Действительно ли выяснилось, что куколки-переростки не более, чем бессмысленные тела-инвалиды, или же бабочки в этом вопросе просто пошли по пути наименьшего сопротивления?

Но додумать он не успел. Они прошли кладовые насквозь и уткнулись в тупик. Как ни напрягал король свое ночное зрение, он не смог заметить тут ничего такого, что выдавало бы потайной вход. Однако Жайен, протянув руку, нажал на один из камней стены, и тот провалился внутрь. Церемониймейстер толкнул стену, и в ней со скрипом открылся небольшой дверной проем.