Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

Эка! — громко, почти срываясь на крик, сказал Реваз. Он обнял меня, притянул к себе и поцеловал в губы… Потом повернулся и быстро пошел назад, в сторону своего дома.

А я стояла и смотрела ему вслед, пока он не скрылся в темноте.

Я снова села на траву. Она была приятно прохладная.

«Ошибаешься! Ты ошибаешься, Эка!» Эти слова как стрела пронзили мне сердце, и меня словно опалило огнем. Сижу я, смотрю кругом, и все мне представляется каким-то нереально светлым, сияющим. Солнца нет и в помине, а мне кажется, что весь хребет Санисле залит солнечным светом, и высоко в небе стоит солнце, освещая деревню и Сатевельское ущелье. Шумит Сатевела, поет трава, поют полевые цветы, и в мире царит добро.

Я легла навзничь и стала смотреть в небо. Оно было такое черное, что мне стало страшно, и я зажмурилась.

— Мама, ты слышишь, он тоже любит меня! — громко, радостно сказала я и, повернувшись, грудью прижалась к земле. Земля почувствовала это и ответила ласковым прикосновением. Так и лежала я затаив дыхание.

Наверно, я плакала… или это роса намочила мне лицо.

Я встала, взяла мешок и, не чувствуя тяжести своей ноши, быстро пошла домой.

Ты меня встретила у ворот и сердито, но с испугом в голосе спросила:

— Почему ты так задержалась, Эка?

Я ничего не ответила и прошла в кухню, а ты так и осталась около ворот.

Я уже просеяла муку и месила тесто для мчади, когда ты вошла в кухню.

— На мельнице народу много было? — с вызовом спросила ты и села на табуретку.

— Я одна была! — спокойно сказала я.

— Этого не может быть.

Пауза.

— Да, только я была, мама!

— Мельница не испортилась?

— Нет!

— Значит, ты была не одна! — убежденно сказала ты, внимательно глядя на меня.

— Он меня любит, мама! Слышишь ты? Любит! — крикнула я и, плача, выбежала из кухни.

Потом я долго ходила по двору босиком, и мне все слышались слова Реваза: «Ошибаешься! Ты ошибаешься, Эка!» Я замерзла, и меня стало знобить… Ты тихо позвала меня, и я вошла в кухню.

На столе стояла еда. Мы молча поужинали. Ты выпила рюмочку инжирной водки, хотела и мне предложить за компанию, но не решилась.

Ты раньше меня вышла из кухни, и по тому, как ты стала подниматься по лестнице в дом, я должна была догадаться, что ты очень на меня сердита.

Я убрала со стола, погасила огонь и, войдя через заднюю дверь в дом, на цыпочках прошла через большую комнату к себе и легла.

Легла я, и что это началось за мучение!

Сначала у меня перед глазами возник Реваз Чапичадзе. Улыбаясь, он выманил меня из комнаты, а потом и со двора. Он повел меня на то место, где мы сидели с ним около двух часов назад, и, дерзко став передо мной, положил мне руки на плечи и спросил:

— Почему ты не выходишь замуж, Эка?

Пауза.

— Почему ты не выходишь замуж, Эка? — громко повторил Реваз.

— Никто меня не любит, — сказала я и опустила голову.

— Ошибаешься! Слышишь? Ты ошибаешься, Эка! — громко, почти срываясь на крик, сказал Реваз. Он обнял меня, притянул к себе и поцеловал в губы… Потом он отпустил меня и быстрыми шагами пошел прочь…

Он ушел, оставив меня одну посреди заброшенного поля. Мне страшно, я хочу идти домой, но не в силах сдвинуться с места… К счастью, начало светать, и я вдруг увидела, что по полю с букетом полевых цветов идет Сандро. Идет он ко мне, опустив голову, смущаясь, и походка у него какая-то неуверенная. Подошел он ко мне и протягивает букет. Я, улыбаясь, беру его, а Сандро, не взглянув на меня, поворачивается и убегает.

— Сандро! — кричу я, но он продолжает бежать, не слыша меня…

И я опять осталась одна посреди поля, и мне снова стало страшно. Мне нужно идти домой, но я не могу пошевелиться… И, на мое счастье, я услышала шум шагов — оказалось, это Александре Чапичадзе, который, верно, возвращался из гостей, от Абесалома Кикнавелидзе. Время было уже позднее, и дома его заждались сын и внук. Увидев меня, он в удивлении остановился так шагах в десяти. Долго он стоял и удивленно смотрел на меня. Наверное, его поразило мое раскрасневшееся лицо. Он подошел ко мне совсем близко и посмотрел в глаза. Его и без того морщинистое лицо, казалось, сморщилось еще больше, с такой жалостью он смотрел на меня.

— Ты почему здесь стоишь, Эка? — ласково спросил Александре и, горько улыбнувшись своим мыслям, повернулся и медленно пошел своей дорогой.

Дойдя до конца поля, он остановился и оглянулся в мою сторону. Махнув рукой, показывая, чтобы я шла домой, он печально улыбнулся (это я смогла разглядеть, несмотря на то что Александре был далеко), потом опять махнул мне рукой и ушел.

Стою я, как изваяние, посреди заброшенного поля. И нужно домой идти, а ноги как чужие, не слушаются… Послышался шум мотора, где-то поблизости остановилась машина, и появились Русудан и Татия с сумками в руках. Они смотрят на меня и о чем-то шепчутся. Я готова сквозь землю провалиться. Голову опустила, чувствую, лицо заливается краской. Я хочу уйти, но ноги словно к земле приросли. Татия подошла ко мне и, присев, заглянула мне в глаза. Подмигнув, она ехидно улыбнулась и начала хохотать, грозя мне пальцем. Она мне показалась совсем взрослой женщиной. Вдруг она повернулась и побежала прочь… Откуда-то навстречу Татии вышел Сандро. Они расцеловались, и он взял у нее из рук сумку. Потом брат и сестра помахали мне руками и вприпрыжку побежали через поле.

Русудан продолжала стоять около меня. Улыбнувшись мне уничижительной улыбкой, она громко сказала: «Бедняжка» — и ушла. Ушла решительной походкой рассерженного человека… Шедший ей навстречу Реваз взял у нее сумку, положил на землю и, как меня два часа назад, крепко поцеловал Русудан в губы.

Потом он поднял сумку, взяв под руку Русудан, и, счастливые, они ушли.

Когда они были уже у края поля, Реваз оглянулся и махнул мне рукой, показывая, чтобы я шла домой.

Как зачарованная, стою я посреди поля, и последние силы покидают меня. Страшно мне, аж дрожь бьет.

…В это время ты вошла в мою комнату, и я очнулась.

Свет ты не зажгла, хотя была уверена, что я не сплю. Сев на краешек кровати, ты ласковым примирительным тоном спросила:

— Реваз был навеселе?

— Нет! — вырвалось у меня, и я резко села