Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

…Эка сидит за партой и внимательно смотрит учительнице в глаза…

«Да, совсем недавно все это было, а какая хитрая стала та маленькая Эка! От моего имени носит гостинцы Ревазу… А сейчас стоит внизу с цветами в руке и улыбается то ли отцу, то ли сыну… А вот я позову ее сейчас…»

Екатерина так и не смогла открыть окно и стояла, бессильно ухватившись за ручку рамы. Где же взять сил, чтобы громко крикнуть, а нужно, чтобы ее голос услышали у ворот. Плохо, ох как плохо большой Екатерине! Посмотрите, она пытается опереться руками о стену, но стоять прямо не может. Отдохнуть бы в кресле… Эх, врагу своему не пожелаю такого! Не дойти Екатерине до кресла… Она пытается стоять, прислонившись спиной к стене, но ее качает из стороны в сторону, ноги у нее подкашиваются, и она медленно оседает на пол…

Помогите ей!

Где же ты, маленькая Эка? Мать зовет тебя! Крикни Гуласпира, Александре, Абесалома, и поспешите, а то не застанете ее в живых, не успеете проститься с ней. Жалко Екатерину! А тебе она должна сказать свою последнюю волю. Ее губы шевелятся, она пытается что-то сказать, но слова застревают у нее в горле… Только застаньте ее в живых, и она глазами скажет вам все, что хотела… Скорее!

Взгляд ее скользнул по комнате, и все вокруг ей показалось черным — окна, дверь, пол и потолок, и даже белые занавеси стали черными… и воздух… Мрак ворвался в эту комнату, Екатерина чувствует, как он давит на нее, ей уже нечем дышать, она задыхается…

И вдруг где-то далеко забрезжил свет — это вся деревня двинулась на помощь Екатерине. Впереди идет Эка, за ней Реваз и Сандро. Идет все Хемагали! Да, вон и старики — Гуласпир, Александре, Абесалом… И она услышала, как Гуласпир крикнул ей: «Держись, Эка!»

Они подошли к школьным воротам, но вдруг откуда-то появился Зураб Барбакадзе. Он вырвался из толпы людей и первым вбежал во двор…

…Зураб крепко схватил Екатерину за локоть, и она почувствовала, как ее тело сделалось легким, почти невесомым, она слегка оперлась на руку Зураба, выпрямилась. Зураб заговорщически подмигнул ей и, улыбаясь, шепнул на ухо: «Пошли, Эка!»

Они сделали шаг, и дверь сама распахнулась перед ними. Они спустились по лестнице и вышли во двор. Ворота школы тоже открылись перед ними. Нигде не было видно ни души, ни во дворе, ни на дороге, и Зураб Барбакадзе увлек Екатерину в сторону кладбища.

На полу, распростершись навзничь, лежит Екатерина.

Ее открытые глаза устремлены в потолок.

Она ничего не видит,

потому что глаза ее уже не могут видеть ничего.

Часть вторая

Рассказы маленькой Екатерины

I

Сегодня сорок дней со дня смерти моей матери.

Неправда, что время быстротечно.

Это когда нам весело, оно пролетает незаметно и нам жаль уходящих дней, а мы-то думаем, что время всегда так летит.

И я так думала до смерти матери. Но после того, как она умерла, время для меня почти остановилось, оно тянется очень медленно, еле-еле, а иногда мне кажется, что оно просто стоит на месте, крепко стоит и никогда не двинется вперед. Солнце-то восходит и заходит, рассветает и темнеет, как обычно, а время все-таки то же самое. Сегодняшний день похож на вчерашний, вчерашний на позавчерашний, позавчерашний на позапозавчерашний, и так до бесконечности. Действительно, время стоит на одном месте, и только мы приходим и уходим — рождаемся, растем, постепенно стареем, теряя способность жить, и в конце концов уходим туда, откуда никто не возвращается.

…Эти сорок дней растянулись для меня в один нескончаемый день.

Я встаю рано, как это делала моя мать, и, наскоро убравшись дома, иду во двор по хозяйству. Главное, чтобы корова не осталась недоеной, потому что, если ее вовремя не подоить, она начнет жалобно мычать от боли в переполненном молоком вымени. На второе утро после похорон матери мне было так тяжело дома одной, что я, едва рассвело, ушла на кладбище, а о корове совсем забыла. Хорошо, что тетя Анета услышала ее мычание и прибежала к нам.

С рассветом мне становится совсем невмоготу, я буквально места себе не могу найти и стараюсь уйти из дома. Пройдя мостик через Сатевелу, я бегом бросаюсь к кладбищу. А тропинка ведет круто вверх, у меня аж сердце зайдется. Прибегу я на кладбище, брошусь ничком на могилу, поплачу немного, и у меня полегчает на душе.

На следующий день после похорон моей матери Гуласпир выкопал у себя в саду три куста белой розы и посадил их в ногах материнской могилы.

Мама очень любила белые розы, и, зная об этом, дети часто дарили их ей.

Неподалеку от кладбища есть источник, в котором я беру воду, но цветы я сразу не поливаю. Я сначала разрыхляю могильную землю, а потом так же, как мама ласкала по утрам меня, я ласкаю ее холодную могилу.

— Что, мамочка, родная моя, я разбудила тебя? Мои холодные руки разбудили? — шепчу я.

Тишина.

Я посмотрю вокруг и опять спрошу ее:

— Не можешь проснуться, мама?

— Я хочу спать. Эка, ради бога, оставь меня в покое, — сама себе отвечу я вместо матери. Я послушно встану, полью розы, окроплю могилу водой, потом сменю полевые цветы в вазах, и мое дело окончено.

Постелю я свою черную траурную накидку на плоском белом камне, который лежит в головах материнской могилы, и сяду.

Остаюсь я ненадолго. Спешить-то мне некуда, никаких срочных дел у меня нет, просто камень очень холодный. Сколько раз, искупавшись в Сатевеле, я ложилась на мокрые камни на берегу, но так холодно мне не бывало. Наверное, могильный холод охлаждает камень сильнее, чем вода, а попробуй его вытерпеть! Сможешь? Нет! Видно, мертвые сильнее живых, потому что могут выдержать такое. Я поверила Гуласпиру, что холод этот исходит от самих покойников.

Сижу я на могиле матери, солнце печет нещадно, а мне холодно, холодно так, что я не могу сдержать дрожи. Я встаю с камня, ухожу с кладбища и останавливаюсь на самом солнцепеке, но согреться так и не могу. Холод прокрался мне в душу, а солнце не в силах ее согреть.

…Однажды, выйдя с кладбища, я посмотрела сверху на нашу деревню… Вон там наша поляна для посиделок, вон наша школа. Я посмотрела влево и увидела наш двор. На балконе