Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

«Внегда собратися им

вкупе на мя»

И всё-таки Дмитрий I оказался Лжедмитрием, кем бы он ни был от рождения. При всех его лучших качествах - быстрой сообразительности, красноречии, смелости, великодушии, украшающих воина и полководца, Государем всея Руси он не сумел и, видимо, не мог уже стать. Его заносчивость и легкомыслие молодости не сдерживались ни осторожным опытом придворной жизни, который московские царевичи приобретали с раннего детства, ни строгостью воспитания в Православном благочестии. Погоня за внешним блеском, за польской модой, расточительность на шляхетский манер, а также многие привычки и обычаи, привезённые из-за границы, ставили его в изолированное положение среди Русскиз. Лжедмитрий не был ревнителем Православной веры, если вообще не сделался тайным еретиком под влиянием иезуитов. Их советники не отходили от Царя и выполняли функции его секретарей, отодвигая русских приказных.

Попытка Царя Дмитрия отнять монастырское имущество, чтобы вооружить войско для войны с турками (что само по себе являлось авантюрой), привела к ухудшению его отношений с Церковью. Бесцеремонно взяв себе в наложницы сироту Ксению Годунову, он показал себя нечестивым любодейцем. А потом, перед свадьбою с католичкой Мариной Мнишек, велел постричь несчастную Ксению в монахини и сослать на Белозеро. Творил он и другие нечестия. Не считая таких «мелочей», как употребление телятины за трапезой (что на Руси считалось большим грехом), новый Царь, пожив в Польше, полюбил балы и танцы под западный оркестр. Это шокировало московитян. Страсть Лжедмитрия к покупкам, расходы на увеселения были огромными. Во время грандиозных охот он загонял в своё удовольствие по несколько лучших лошадей, менял роскошные одежды по два-три раза в день и всё время красовался, очевидно, готовясь блеснуть перед польскими дамами на предстоящей своей свадьбе с Мариною. Жизнь на чужбине всего за несколько лет нанесла русскому юноше такой нравственный урон, что он и придворных своих начал палкою приучать к европейским манерам, к соответствующей развязности и лицемерию.

В то же время он по-рыцарски был учтив, отходчив и милостив, даже более того, излишне доверчив. С боярами в думе Дмитрий I общался уважительно. Присутствовал в совете почти ежедневно и поражал всех мудростью и быстротой, с которой решал самые сложные вопросы. После обеда он не спал, а шёл заниматься государственными делами. (Спать после обеда было принято у Русских, ибо по ночам они молились. А новый Царь за границей, видимо, отвык от родных обычаев).

По улицам столицы Дмитрий I то разъезжал в сопровождении вооружённых отрядов с большой пышностью, то ходил свободно, безо всякой охраны. Каждый мог подойти к нему со своей просьбой или жалобой. Такая простота нравилась народу. Популярность Царя росла. Великодушие, с которым он помиловал Василия Шуйского и других политических интриганов, вызвало к нему всеобщее уважение.

Но при этом Государь держал у себя польских секретарей, позволял казакам буянить, а щляхте латинского вероисповедания входить в православные храмы, шуметь там, трубить в рога, приваливаться спинами, облокачиваться на гробницы Святых чудотворцев Московских. И ещё, как доносили, сам он исповедовался у иезуитов. Это, несомненно, возмущало благочестивых россиян. Главным же, что тревожило почти всех, был предстоящий брак Дмитрия I с Мариной Мнишек.

Конечно, если Марина, собираясь стать Русской Царицей, согласилась бы безоговорочно принять Православие посредством Святого Крешения, очень многие бы успокоились. Тем паче, что во внешней политике новый Царь ни в чём не уступал ляхам. Он глубоко разочаровал Сигизмунда III тем, что наотрез отказал ему в притязаниях на Северские Земли (до Смоленска) и даже пригрозил войной, если король не почтит его величества - «Императора Деметриуса» (так он именовал себя в переписке с иностранцами). И папе римскому Дмитрий не угодил, запретив католикам даже мечтать о строительстве костёлов на Святой Руси. Однако в остальном он вёл себя странно.

Марине Православный Царь мог бы просто приказать креститься в нашу веру или освободить себя от данных ей обещаний. Но он не сделал этого. И более того, ради претензий католички пошёл на открытый конфликт с Русской Церковью и обществом. Вояки польские, им поощряемые, продолжали пьянствовать, задирать московитян, оскорблять женщин недостойными домогательствами и день ото дня становились всё наглее.

Дмитрия I предупреждали, что бояре затевают заговор, но он не придавал тому значения. Он не верил, что народ, так восторженно его встретивший, может отступиться от него. А от малой группы заговорщиков, он надеялся, его защитят три сотни немецких наёмников, одною из которых командовал французский капитан Жак Маржерет. Записки Маржерета о «Состоянии Российской Империи...», изданные за границей уже после смерти Царя Дмитрия (Маржерет считал его подлинным сыном Иоанна Грозного), Шуйский уничтожить не мог. Эти «Записки» содержат в себе много очень важных и интересных сведений. Мы обращались уже к тексту Маржерета и обратимся ещё. Но теперь, переходя непосредственно к рассказу о злополучной свадьбе, воспользуемся данными русских историков.

Часто цитируемый нами генерал Александр Дмитриевич Нечволодов в изложении материала о «Самозванце» почти полностью опирается на Н.М.Карамзина. Однако у Нечволодова есть место, где без ссылок на кого-либо и в тоже время явно не от себя, он сообщает следующее: «Прибыл в Польшу и дворянин Безобразов, тайно передавший... Гонсевскому [послу короля в России], что Шуйский и Галицын жалуются на короля, зачем он навязал им в Цари человека низкого и легкомысленного... Безобразов передавал также, что бояре хотят свергнуть Отрепьева [каковым считали Дмитрия I] и посадить вместо него королевича Владислава - юного сына Сигизмунда. Узнав про это, Сигизмунд сообщил, что очень ошибся в Димитрии».

Кто сочинил сие, трудно сказать. Но, как говорится, нет дыма без огня. О том, что в заговоре против «Самозванца» могли участвовать обе силы одновременно (и польская, и своя, боярская), и что общение между ними на высшем уровне могло иметь место, допустимо с большой вероятностью. Последствия переворота, произведённого Шуйским, это косвенно подтверждают.

День злополучной свадьбы приближался. 25 апреля 1606 года в Москву прибыл князь Юрий Мнишек с огромной свитой (500 человек), вооружённой до зубов; 2 мая прибыла Марина. Обручение и венчание молодых было назначено на 8 мая. До этого Собор Русских архиереев должен был решить, что делать с невестой латинской веры: перекрестить Марину в Православие, как требовал наш обычай, или только помазать миром и причастить, а потом венчать. Креститься в Православном храме католичка не желала. Это был вызов. А Царь со своею невестою стал заодно. Он оказывал давление на Собор, и ему вторил патриарх Игнатий. Этот ловкий грек, бывший прежде Рязанским епископом, был возведён в патриарший сан вместо низложенного Иова и теперь старался угодить Царю. После смерти «Самозванца» Игнатия низвергли и сослали «за то, что, не крестив Марину по православному, [он] допустил её к Таинству Причащения и к Таинству Брака». Так говорится в «Соборном изложении» патриарха Филарета (Раманова) 1620 г. Однако существует и другой свидетельский документ: показания греческого архиепископа Арсения Елассонского, где говорится, что «после венчания своего, оба они [и Марина, и Дмитрий] не пожелали причаститься Святых Тайн». «Это была первая, - пишет историк А.Дмитриевский, - и великая печаль и начало скандала и причина многих бед для всего народа Московского и всей Руси».

Скандал, безусловно, начался раньше, ещё на Соборе, когда послушное патриарху Игнатию большинство архиереев смолчало, а двое Святителей, Иосиф Коломенский и Казанский митрополит Гермоген (будущий Святой патриарх), смело выступили в защиту правды Божией. Гермоген потребовал немедленно крестить Марину, в противном случае не признавать затевавшийся брак законным. Разгневанный Царь велел выслать обоих Святителей из Москвы. Собор вновь промолчал, однако все понимали, что Гермоген с Иосифом терпят поношение как праведники, а на творящих беззаконие грядёт Божий суд.

Непонятно, зачем Дмитрий I пошёл на обострение с Церковью, если он не был, действительно, тайным еретиком? А вот чего хотели поляки, подстрекавшие Марину, косвенно можно предположить. Вся их торговля по составлению программы дня бракосочетания сводилась к тому, чтобы Марину Мнишек сперва короновать на Царство, а потом уже приобщить к Таинствам Православия и венчать с супругом. И они своего добились.

Рано утром, 8 мая, Благовещенский протопоп Феодор обручил Марину и Дмитрия в Столовой палате дворца, затем в Успенском соборе патриарх Игнатий короновал её (возложил на неё бармы, диадему и корону). Потом сужилась Литургия, во время которой Марина, похоже, уклонилась от Миропомазания и Причастия. У польских послов (дневник Олесницкого и Гонсевского) сказано, что Марина в момент совершения Таинств уходила в сакристию (в придел) и, видимо, в них не участвовала. А потом, когда протопоп Феодор обвенчал молодых, и «когда, - пишет А.Дмитриевский, - все отношения насчёт замешательств, затруднений в коронации, рассеялись, невеста, а за нею и жених, всенародно отказались от принятия Святых Тайн». В обычае было причащать молодых в день венчания дважды, хотя по чину Причастие допустимо лишь раз в сутки. Так может, Марина, не зная Православных обычаев, отказалась от повторного причастия Св. Тайн без всякого умысла и соблазнила к тому Дмитрия? Может быть. Но если она не причастилась за Литургией и над нею не совершилось Таинство Миропомазания, то считать её присоединённой к Православию и, стало быть, законно венчанною с Дмитрием, нельзя. И если Марина сама к тому не стремилась, а только короновалась, чтобы стать Царицею, то из этого можно сделать вывод, что полякам не был нужен её супруг. Не зря же народ на улицах Москвы удивлялся, что ляхи, толпами съехавшиеся на свадьбу, были обвешаны оружием. О подготовке заговора Шуйским «гости» могли не знать или сознательно хотели опередить бояр, чтобы по-своему завладеть Московским троном. Но этого не случалось.