Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

«Для меня – да. А ты законченная лицемерка!» Мариса была готова сорваться на крик, уподобиться рыночной торговке. Однако, научившись владеть собой, она сложила руки на коленях и невинно посмотрела в прищуренные, все замечающие глаза Инес:

– Прошу прощения. Разумеется, вы правы. Мне надо научиться держать язык за зубами.

Надеясь, что ее не выдаст выражение лица, Мариса размышляла: «Вот женщина, пробудившая в Доминике такую страсть, что он устроил дуэль с моим отцом и убил старика, имевшего безрассудство очертя голову броситься в неравный брак! А отец! Неужели он не сумел ее раскусить? Ее любезность притворна, за ней скрывается яд. Она ненавидит меня, но не подает виду. Ей хочется, чтобы я пользовалась успехом в обществе. Зачем ей это?»

Донья Инес с довольной улыбкой поднялась из-за стола.

– Вот видишь! Я знала, что мы поладим и быстро найдем общий язык. Знаю, ты устала. Не стану тебя больше задерживать, дорогая. Тебе надо хорошенько отдохнуть. Завтра вечером мы приглашены на бал к губернатору, где ты познакомишься со всем здешним светом, поэтому тебе надо выглядеть как никогда. Доброй ночи!

Мариса заставила себя ответить мачехе так же любезно. Донья Инес грациозно выплыла из комнаты, бесшумно затворив за собой дверь.

Мариса прикрутила фитиль лампы у изголовья и дождалась, чтобы он погас, оставив в воздухе легкий запах дыма. Ее глаза постепенно привыкли к темноте. Чуть улыбаясь, она думала о том, как велико различие между роскошным убранством комнаты и теми каморками, в которых ей приходилось коротать ночь на протяжении нескольких недель. Она приучилась засыпать в любых условиях: на жестких матрасах, несвежем белье, соломенных тюфяках в домах бедных мексиканцев и испанских поселенцев. Огромная кровать под балдахином с кокетливыми оборками была чересчур удобной, чтобы ее быстро сморил сон.

Она понимала, что ей следует выспаться, но лежала без сна. Она почувствовала подводные течения с первого мгновения, как только ее представили красавице Инес, разыгравшей из себя гостеприимную хозяйку и рассыпавшейся в извинениях за то, что уже пригласила гостей к ужину, не зная точно, когда пожалует Мариса. Уж не надеялась ли она, что падчерица окажется дурнушкой или слишком устанет с дороги, чтобы предстать перед столь изысканной компанией? На симпатию доньи Инес Марисе не приходилось рассчитывать, однако нельзя было не признать, что и сама она заранее прониклась к мачехе неприязнью. Теперь двум женщинам предстояло в течение нескольких недель, а то и месяцев вести безмолвное сражение.

«Уж не принадлежит ли мне и этот дом? – размышляла Мариса, ворочаясь с боку на бок. – Если да, то я здесь явно не ко двору. Могу себе представить ее разочарование и гнев, когда она узнала, что ее падчерица – единственная наследница огромного состояния».

Изменил бы он свое завещание, если бы не смертельное ранение на дуэли? И зачем ему понадобилось выдавать дочь за дона Педро? Слишком много вопросов и мало ответов! Кое-что ей растолковал дядя, однако многое оставил недосказанным. Что ж, она постарается быть беспристрастной! Однако она заранее знала, что не сможет отбросить неприязнь к мачехе.

Она оказалась здесь если не целиком против собственной воли, то по крайней мере вопреки желаниям… Стоило Марисе закрыть глаза, как ей почудилось, будто перед самым ее носом раскачивается огромный маятник, волочащий за собой вереницу воспоминаний: долгое утомительное путешествие в сопровождении Педро; его взгляды, далеко не столь учтивые, как его слова; первое впечатление от дома с белой террасой на изумрудной лужайке, к которому вела аллея, затененная могучими деревьями; свежий ветерок с реки, ласкающий пряди волос на ее разгоряченной щеке; бесчисленные черные и коричневые лица невольников; донья Инес, сбегающая им навстречу по широкой лестнице, и ужин при свечах, на котором Мариса, облачившись в парижский туалет, возмутила гостей-мужчин, вступив с ними в спор о политике…

Завтра, отдохнув, она проявит больше осмотрительности. Она будет казаться робкой, серьезной, пленительно беспомощной – хотя бы для того, чтобы насолить мачехе.

«Зачем я здесь?..» С этой мыслью Мариса погрузилась в сон.

Глава 40

Проснулась Мариса уже за полдень. Лежа в чужой широкой кровати, она пыталась собраться с мыслями.

Она провела ночь в просторной комнате, казавшейся сумрачной из-за плотно задернутых гардин; впрочем, неистовое солнце умудрялось пробиваться и сквозь них. За толстыми стенами дома, хранившими внутри прохладу, чувствовалась знойная жара.

Мариса сообразила, что ее разбудил какой-то звук, и, повернув голову на подушке, встретилась глазами с испуганным и одновременно любопытным бледнокожим созданием гораздо моложе себя. Волосы девушки скрывал белый платок, серое платье оживлял белый накрахмаленный передник. Горничная? В следующее мгновение Мариса сообразила, где находится. Рабыня, прислуживающая в доме!

Девушка была напугана тем, что разбудила ее. Мариса улыбнулась и решила ее подбодрить:

– Ты меня не потревожила. Наверняка давно пора вставать! Уже очень поздно?

Девушка присела в реверансе и опустила длинные ресницы, прикрыв ими влажные карие глаза.

– Нет, мэм, только полдень с минутами. Госпожа послала меня проверить, не проснулись ли вы, но не велела будить, если вы спите.

Горничную звали Эулалия, но все называли ее Лали.

– Если Лали тебя устраивает, она твоя, – заявила Инес позже небрежным тоном. – Только не распускай ее, дорогая. Она новенькая. Я купила ее не так давно вместе со старым запущенным имением. Ее отец, француз, научил ее французскому и английскому. Потому я и решила, что она тебе подойдет.

Мариса в ужасе заглянула в холодные, беспрестанно оценивающие ее глаза Инес:

– Дочь француза? Как же тогда?..

– Ты получила европейское воспитание и не понимаешь наших правил. Да, отец Лали – француз, зато мать – рабыня-мулатка. Значит, сама она тоже рабыня. Имение, которое я приобрела, принадлежало ее отцу. Ей повезло, что она не угодила в какой-нибудь из новоорлеанских домов терпимости – уж прости мне такую откровенность! Тебе придется понять, что здесь все иначе. Законы очень строги по отношению к цветным. По-другому нельзя! Помнишь, что случилось в Санто-Доминго? Здесь не должно повториться то же самое. Отец Лали мог бы дать ей свободу, если бы захотел, но он был горьким пьяницей, забросившим плантацию и распустившим своих чернокожих. Мне пришлось почти всех продать – они никуда не годились. Тебе следует привыкнуть ко всему этому, прежде чем мы отправимся на «Конграсиа».

Отец Марисы назвал свою плантацию в Луизиане «Конграсиа», что означало «С милостью», однако все на ней зиждилось на рабском труде. С людьми обращались как с животными и продавали их как скот. Инес утверждала, что рабство – единственная возможность для здешнего процветания. Вспоминая выжженное солнцем побережье Северной Африки и Триполи, где обращали в рабство всех пленных, невзирая на их расу, и не желая лицемерить, Мариса предпочитала молчать.