Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Если у вас есть какие-нибудь вопросы по персонажам или событиям, то самое время их задать, чтобы я могла что-то осветить в самом тексте.

И да, информация для тех, кто читает так же «Стандартное отклонение»: возможно (!!!) новая глава задержится с выходом, так как я хочу максимально сосредоточиться на завершении этой работы.

Но муза - дама непредсказуемая и капризная. И голодная (ну, вы поняли, да, к чему я это?)

========== Глава 14. ==========

Всю оставшуюся до дома дорогу мы молчим. Тишина вязкая, с кисловатым привкусом, забродившая — она вызывает болезненную пульсацию в висках и тошноту, застрявшую посреди глотки плотным комком копошащихся червей, нарочито медленно скатывающихся в желудок один за другим и постепенно поднимающихся, ползущих обратно, вверх по пищеводу.

Маша смотрит прямо перед собой, выхватывая вид машин через лобовое стекло, а я смотрю на неё, не представляя, что буду говорить, когда это потребуется. Наверное, впервые в жизни мне настолько жаль, что у неё действительно всегда есть вопросы.

Глеб меня предупреждал. Предостерегал. Предвидел возможность того, что вполне рядовые кражи денег могут обернуться чем-то более серьёзным и опасным.

А я, самоуверенный и эгоистичный кретин, думал только о том, как бы подобраться к ней максимально близко и показать себя во всей красе.

Показал, Кирилл? Показал, что нихуя ты в этой жизни не контролируешь?

— Кирилл Андреевич, я буду круглосуточно на связи, если вдруг понадоблюсь.

— Спасибо, Семён Вадимович, — киваю водителю сдержанно и быстро выхожу из машины, настороженно оглядываясь по сторонам подземного паркинга. Продолжение фразы «…только я уже не знаю, кому могу доверять» теряется среди мыслей и мечется там испуганно, производя слишком много ненужного шума, от которого начинает ещё сильнее болеть голова.

Паника с тревогой слаженно сдавливают меня с двух сторон, сжимают в самой обычной ловушке, стремятся размазать до никчёмного кровавого пятна. Я подозреваю всех. Даже самого себя — вспоминая, где и когда мог ляпнуть лишнего, выдать себя, воспользоваться услугами не того человека.

— Ты доверяешь этому человеку? — словно подслушивая мои мысли, спрашивает Маша, пока мы поднимаемся на лифте в мою квартиру. Или это именно я думаю так громко, что проще было бы орать все те слова отчаяния, крутящиеся на языке?

— Наверное. Да, — пытаюсь рассуждать здраво и рационально, сбросить с себя морок страха, туманом клубящегося вокруг. — Он бывший сосед Глеба. Его дочь, ровесница Дианы, однажды выглянула с балкона что-то сказать ждавшим её на улице одноклассникам и упала вниз. С десятого этажа. Никто так и не понял, как это произошло — может, голова закружилась. Но она в коме с тех самых пор, а мы оплачиваем её содержание и всё возможное лечение взамен на его преданность.

— Она ещё может очнуться?

— Её могут вывести из комы, и она будет всё понимать, но не шевелиться, ни есть самостоятельно, ни разговаривать уже не сможет. Поэтому родители не хотят, чтобы её приводили в сознание. И это стоит очень больших денег и лояльности врачей, которых порой недостаточно просто купить.

— И много у вас таких людей? Чья преданность зависит не только от предложенной суммы денег?

— Много, — отвечаю на автомате, не особенно вдумываясь, набираюсь смелости для того разговора, от которого она так непринуждённо и ловко пытается меня увести, воспользовавшись первым же выпавшим, — по глупости данным лично мной, — шансом.

Кажется, она собирается сказать что-то ещё, но я вовремя перехватываю её решительный взгляд и качаю головой, безмолвно призывая закончить этот фарс. Язык намертво прилипает к нёбу, в горле першит, будто во время болезни, и только когда у меня не сразу получается попасть ключом в замочную скважину, приходит осознание того, что пальцы подрагивают.

— Кирилл, — начинает она резко и бескомпромиссно, как только мы заходим в квартиру, и прислоняется спиной к входной двери, выбивая из меня хриплый смешок.

Ты думаешь, Ма-шень-ка, что я могу сбежать от этого разговора в прямом смысле?

— Маша? — перехватываю её нападение, насмешливо изгибаю бровь в знак фальшивого удивления, ухмыляюсь так мерзко, что самому хочется умыться ледяной водой от ощущения раздражающей неправильности вновь происходящего между нами.

«А сам ты давно научился отвечать за свои поступки, Кирилл?»

Нет, осознание собственной слабости, глупости, своих фатальных ошибок лишь будит внутри меня дикую ярость. Такую, что болезненным импульсом пробегает по мышцам, заполняет каждую клеточку тела, раздувает меня изнутри закипающей зловонной жижей, грязной ненавистью, горячим отчаянием, готовыми вот-вот начать сочиться прямо сквозь кожу, уже выливающимся изо рта словами, которые безжалостно ошпарят именно ту, кого я так сильно боюсь потерять.

— Мы выведем тебя из этого… проекта, — запинаюсь под конец, подыскивая правильное определение и чертовски теряясь под её жгучим взглядом и внезапно появившимся злым прищуром.

— Нет.

— Что значит «нет»? — почти взрываюсь, и только большим усилием понижаю тон голоса до нормального к концу своего вопроса, и сжимаю кулаки, так, что оставшиеся в руке ключи вонзаются в ладонь и царапают кожу.

— То и значит, — самоуверенно фыркает Маша, картинно-непринуждённо сбрасывает с себя туфли и спокойно обходит меня, направляясь вглубь квартиры и продолжая на ходу: — Может мне ещё около офиса встать с транспарантом «я тоже в этом замешана»?! Ты сам знаешь, как моё исчезновение с работы будет выглядеть со стороны, а занявшись мной, наверняка без труда получится выйти на всех: на Ромку и Глеба, на бабушку. И на тебя, Кирилл.

Я отшвыриваю в сторону связку ключей и иду за ней. Можно даже закрыть глаза, и всё равно безошибочно ступать прямо по её следам, ориентируясь только на пряный, острый запах исходящего от неё страха.

Она заходит в спальню, встаёт вполоборота к двери и торопливо скидывает с себя пиджак, бросает его на кровать, тут же выдёргивает из-под пояса юбки полы блузки и принимается расстёгивать маленькие пуговички на ней. На меня, замершего в дверном проёме, косится насмешливо, с издёвкой, всем своим видом демонстрируя сногсшибательную уверенность и решимость отстаивать своё мнение до конца.

Ей бы удалось обмануть кого угодно, но не меня. Я слишком отчётливо улавливаю непривычную суетливость её движений, слишком широкую, старательно изображаемую ухмылку, чувствую даже попытку отвлечь меня и сбить воинственный настрой оголённым телом.

Отличная игра, Маша. Но я просто знаю, что тебе страшно не меньше, чем мне.

— Я не буду подвергать тебя смертельной опасности, — произношу с нажимом, в угоду собственному самолюбию теряя слово «больше». Больше не буду.

Давно уже плевать на эти кражи, пусть хоть всю компанию по копейкам растащат. Давно плевать на то, кто и почему на самом деле убил Ксюшу. Плевать на то, насколько серьёзное противостояние двух противоборствующих сил назревает, вздувается огромным фурункулом, не заметить который может разве что слепой. Плевать, плевать, на всё плевать.

Единственное, что имеет теперь значение — не поставить её под удар.

А ведь мне следовало просто и дальше держаться на расстоянии. Оставаться безмолвным наблюдателем и ангелом-хранителем в одном лице, а не втягивать её в свою дерьмовую жизнь.

Просто не быть таким эгоистом.

— Я больше не буду… — повторяю ещё раз и качаю головой, упираюсь ладонями в дверной косяк, словно пытаюсь преградить ей выход, но на самом деле — чувствую такое волнение, что, кажется, могу свалиться на пол в любое мгновение.

Я боюсь за тебя, Маша, боюсь до смерти, неужели ты не понимаешь?

Блузка летит следом за пиджаком, часы на тонком металлическом ремешке оказываются поверх одежды и скатываются по ней под тяжестью своего веса, со звонким стуком падают прямо ей под ноги, притягивая к себе внимание. Она смотрит на них слишком пристально, делает несколько глубоких вдохов, — вижу, как красиво приподнимается вверх обтянутая белым хлопком белья грудь, — а потом разворачивается прямо ко мне.