Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Катанье на льду было в полном разгаре, и смех на берегу достигал крайних пределов, как вдруг, совсем неожиданно, послышался сильный треск. Мигом джентльмены, обгоняя один другого, повыскочили на берег, молодые леди завизжали, мистер Топман испустил пронзительный крик. Огромная масса льда совсем изчезла под водой, и на поверхности воды заколыхались шляпа, перчатки и носовой платок мистера Пикквика, и это было все, что для глаз ошеломленных зрителей осталось от ученого мужа.

Грусть и отчаянная тоска изобразились на всех лицах: мужчины побледнели, дамы почти совсем лишились чувств; мистер Снодграс и мистер Винкель, сцепившись руками друг с другом, смотрели с невыразимым беспокойством на плачевное место, где погиб их предводитель, между тем как мистер Топман, не теряя времени понапрасно, бросился со всех ног к Менор-Фарму и закричал изо всей силы: «Пожар! Пожар!» Он считал весьма вероятным, что на этот крик мигом сбегутся толпы народа с баграми и дрекольями, чтоб вытащить из воды утонувшего джентльмена.

В ту самую минуту, когда старик Уардль и мистер Самуэль Уэллер приближались осторожными шагами к провалу, образовавшемуся на льду, а мистер Бенжамен Аллен и неизменный друг его Боб Сойер держали втихомолку хирургическую консультацию относительно неизбежной необходимости пустить кровь молодым девицам, упавшим в обморок, — в эту самую минуту, к величайшему утешению всей компании, показались на поверхности воды плечи, голова, лицо и даже очки, принадлежавшие мистеру Пикквику.

— Подержитесь минуточку… не больше одной минуты, — проревел мистер Снодграс.

— О, да, минуточку, умоляю вас, почтенный друг наш, ради меня, — заревел глубоко растроганный мистер Винкель.

Мольба этого рода в настоящем случае была довольно неуместна, так как можно было предположить, что мистер Пикквик непременно заблагорассудит поддержать себя на поверхности воды, если не для своих друзей, то, по крайней мере, ради спасения себя самого.

— На дне, что ль, стоишь ты, приятель? — сказал Уардль.

— Разумеется, на дне, — отвечал мистер Пикквик, стряхивая воду с головы и лица: — я упал туда спиной и сначала никак не мог подняться на ноги. Уф!

Толстый слой глины, облепивший спину мистера Пикквика, служил неоспоримым подтверждением его слов, и это обстоятельство окончательно успокоило всю компанию, не исключая молодых девиц, из которых, к счастью, еще ни одна не успела погрузиться в глубокий обморок, чего, впрочем, искренне желали оба хирурга. Когда, наконец, жирный парень, озаренный светлой мыслью, припомнил и во всеуслышание объявил, что глубина воды нигде на всем пруду не превышает полутора метров, джентльмены, все наперебой, бросились спасать несчастного старца, и при этом каждый из них оказал чудеса храбрости, проворства и силы. После дружной и неугомонной возни, сопровождавшейся треском льда и брызгами воды, мистер Пикквик был весьма счастливо выручен из своего неприятного положения и, к общему удовольствию, поставлен на сухую землю.

— Пропала его бедная головушка, — воскликнула Эмилия, — он наживет смертельную горячку.

— Бедный старичок! — сказала Арабелла. — Позвольте закутать вас этой шалью, мистер Пикквик.

— Вот это, в самом деле, всего нужнее для тебя, любезный друг, — сказал Уардль, — кутайся хорошенько и беги со всех ног домой, прямо на теплую постель.

Двенадцать шалей явились в одно мгновение к услугам великого человека. Самуэль Уэллер выбрал три или четыре потолще и, окутав своего господина с головы до пяток, повел его на Менор-Фарм, при чем глазам зрителей представлялся редкий феномен пожилого джентльмена, промокшего до костей и лишенного обыкновенных статей туалета, свойственных его возрасту и полу.

Но было теперь довольно некстати думать о соблюдении светских приличий, и мистер Пикквик, подстрекаемый Самуэлем, бежал, не переводя духа, до самых ворот Менор-Фарма, куда гораздо раньше его прибыл мистер Топман, успевший переполошить весь хутор ужасной вестью о пожаре. Старушка Уардль, пораженная смертельным страхом, была теперь глубоко и непреложно убеждена, что кухня и весь задний двор объяты пламенем: это бедствие всегда рисовалось самыми яркими красками в воображении достопочтенной праматери семейства, и теперь с замиранием сердца думала она, что скоро камня на камне не останется от ее родового пепелища.

Мистер Пикквик успокоился не раньше, как в своей постели, когда ермолка с кисточками появилась на его просушенной голове. Самуэль Уэллер развел в камине великолепный огонь и принес обед в спальню своего господина. С обедом явился и пунш, в котором приняли деятельное участие все пикквикисты и старик Уардль. Веселая попойка продолжалась до глубокой ночи, до тех пор, пока ученый муж не захрапел богатырским сном в присутствии своих друзей.

Поутру на другой день мистер Пикквик, к общему благополучию, проснулся совершенно здоровым и невредимым, так что в организме его не обнаружилось ни малейших признаков ревматизма. Пользуясь этим случаем, мистер Боб Сойер весьма благоразумно заметил, что горячий пунш может служить самым лучшим предохранительным средством от всех видов и родов простудных лихорадок, и если бывает иногда, что этот целительный напиток не оказывает своего спасительного действия, то единственно потому, что страждущий субъект, зараженный предрассудками, не решается употребить его в достаточном количестве. С этим мнением совершенно был согласен и мистер Пикквик.

С наступлением утра веселые гости Дингли-Делля должны были разъехаться каждый в свою сторону. Такие разъезды, как известно, представляют много поэтических сторон для школьника, меняющего классную залу на родительский дом; но тяжело падают они на сердце взрослых людей. Смерть, эгоизм, житейские расчеты и бесчисленные перемены фортуны разрывают каждодневно счастливые группы, связанные узами дружбы, и разбрасывают их но всем концам земного шара. Впрочем, мысли этого рода не имеют ни малейшего отношения к настоящему предмету. Мы хотим только известить благосклонного читателя, что все джентльмены и леди, гостившие на Менор-Фарме, разъехались по своим домам. Мистер Пикквик и его ученики заняли еще раз свои места на империале моггльтонского дилижанса; Арабелла Аллен отправилась к месту своего назначения — куда именно, мы не знаем, но мистер Винкель очень хорошо знал. Ее сопровождали братец Бенжамен и закадычный друг его, мистер Боб Сойер.

Но перед окончательной разлукой студенты медицины отвели в сторону ученого мужа, и мистер Боб Сойер, пропихнув свой палец в одну из петель его сюртука, сказал с таинственным видом:

— Где вы живете, почтенный?

Мистер Пикквик отвечал, что его настоящая квартира в гостинице «Коршуна и Джорджа».

— Мне бы хотелось, старик, заманить вас в мою собственную резиденцию, — продолжал Боб Сойер, — согласны ли вы навестить меня?

— С величайшим удовольствием, — отвечал мистер Пикквик, — питомцы муз и жрецы Эскулапа имеют полное право на мою внимательность.

— В таком случае, вот мой адрес, — сказал мистер Боб Сойер, вынимая визитную карточку из своего жилетного кармана, — Лант-Стрит, в Боро, подле матросского трактира. Пройдя Сент-Джорджа, поверните за угол на Большую улицу. Небольшой дом, крытый черепицей.

— Очень хорошо, я найду, — сказал мистер Пикквик.

— Приходите через две недели в четверг и затащите с собой других ребят, — сказал мистер Боб Сойер. — Ко мне в тот вечер соберется несколько молодых ученых медицинской профессии.

Мистер Пикквик сказал, что ему будет очень лестно познакомиться с молодыми учеными медицинской профессии; Боб Сойер протянул ему руку, и они расстались дружелюбно.

Между тем как мистер Пикквик совещался таким образом с молодыми людьми, мистер Винкель шептал что-то на ухо Арабелле Аллен, а мистер Снодграс разговаривал втихомолку с мисс Эмилией Уардль; но что было предметом этих таинственных бесед, для нас покрыто мраком неизвестности. Всю дорогу на обратном пути в Лондон оба джентльмена хранили глубокое молчание, вздыхали очень часто и даже не вкушали ни пива, ни настойки. Из этих фактов наблюдательная читательница может вывести заключения, какие ей угодно.

Глава XXXI. Имеющая совершенно юридический характер

В нижних этажах, по разным углам и закоулкам Темпля9, разбросаны довольно грязные и темные камеры, куда по вечерам в присутственные дни и по утрам в те дни, когда не бывает заседаний, стекаются бесчисленные полчища мелких чиновников и писарей (clerks) с кипами бумаг под мышкой и в широких карманах. Писарь писарю не чета, это всем известно, и наши английские писари разделяются на многочисленные разряды. Первое место занимает, разумеется, писарь привилегированный, заплативший за себя условленную сумму. Его карьера — быть адвокатом или стряпчим (attorney), и он заранее вникает во все таинства своей будущей профессии. Он одет по последней моде, ездит на балы, держит свой экипаж и отличных лошадей, посещает один или два дома в аристократических улицах и отправляется на каникулы в загородный дом своего богатого отца. Словом, это аристократ между писарями. Второе место занимает salaried clerk, писарь, состоящий на жалованьи, и который обязан жить подле конторы своего патрона. Он получает тридцать шиллингов в неделю, и большую часть этого капитала употребляет на свой туалет и увеселения разного рода. У него есть кресла в театре Адельфи и знакомый погребок, где каждую субботу, перед получением нового жалованья, он проматывает свою последнюю копейку. Это довольно грязная и жалкая карикатура на одного из тех молодых денди, которые между завтраком и обедом гуляют целыми стадами на Гросвенор-сквере. Следует затем писарь в строжайшем смысле слова, писарь вечно-цеховой, обреченный судьбою на переписку чужих бумаг от раннего утра до поздней ночи. У него — обширная семья, голодные дети, чахоточная жена, и сам он частенько бывает под хмельком. Это плебей в благородной корпорации писцов. Есть еще писари — конторные мальчишки, которые бегают на свою должность в синих куртках и сизых панталонах. Они питают справедливое презрение к школьным мальчикам, часто на улицах заводят с ними драку и еще чаще угощают себя портером в распивочных лавчонках. Но мы не решаемся исчислять здесь все виды и роды писарей: довольно того, что всех их можно видеть налицо в грязных комнатах Темпля, где в присутственные дни в ходу вся юридическая машина до мельчайшего ее винтика.