Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не бери в голову. Ерунда все это, – сказал Джон. – Просто надо же как-то фюреру подбодрить немецкий народ, который уже окончательно потерял веру в него. Ведь фронт-то уже на территории Германии. Хотя… – он на мгновенье задумался, – хотя, кто его знает, – ведь эти проклятые фрицы способны сейчас на любую пакость.
«Пришел ненадолго» растянулось на несколько часов. После ужина мы остались с Джоном в кухне. Снова завели патефон.
– Поучи меня, пожалуйста, танцевать, – попросил он.
– Будто ты не умеешь? – усомнилась я.
– Меня некому было учить, – явно слукавил Джон. – К тому же ты знаешь – я все время должен играть. Вы все, когда собираетесь у Степана, танцуете, а я только играю.
– Ну что же… Приглашаю вас, милорд, на дамский танец.
Мы попробовали было покружиться в вальсе, однако Джон и в самом деле оказался ужасно неповоротливым, неуклюжим.
– Слушай, ты – как медведь, оттоптал мне вконец ноги… К тому же мы мешаем спать Юзефу в его кладовке. Да и все остальные, кажется, тоже уже улеглись. Так что музыка им сейчас ни к чему.
– Мне уже уходить? – сразу поскучнел Джон. – Между прочим, я мог бы сегодня немножко подольше здесь остаться – проверка у нас прошла благополучно, поэтому вахман сейчас добрый… Послушай. – Он смотрел на меня с неуверенной улыбкой. – Послушай, если тебе еще не хочется спать – давай посидим тихонько хотя бы с полчасика. Расскажи мне еще что-нибудь о себе. Ну, например, какой ты была в детстве? Чем увлекалась? Какие игры предпочитала?
Какой я была в детстве? Для меня мысленное возвращение в прошлую жизнь – всегда пожалуйста! Я тотчас вспомнила и рассказала Джону о том, как в одно время – наверное, мне было тогда лет восемь-девять, не больше, – мечтала быть летчицей и как уговорила свою подружку Лиду Соколову прыгать поочередно, уподобясь парашютистам, с высокой, приставленной к крыше сарая лестницы, раскрыв над собой мамин белый кружевной зонтик. И как однажды, оступившись, сорвалась с лестницы и повисла вниз головой, зацепившись за одну из верхних перекладин подолом прочного, сшитого мамой из «чертовой кожи» платья. И сколько стыдных, горьких минут пережила, пока прибежавший на наши отчаянные крики брат Костя снял меня с перекладины, а затем, перевернув и подшлепнув в сердцах под зад, поставил на ноги.
А еще я увлекалась цирком, обожала дрессировать домашних животных. Началось это с того дня, когда тетя Ксения сводила нас с Ядькой в цирк на Мойке. И, как ни странно, дрессировка получалась. К примеру, наша собака Векша здорово научилась петь. Происходило это так. Я появлялась на крыльце с Костиной мандолиной в руках, а псина тотчас же, визжа и поскуливая от нетерпения, вылезала торопливо из будки. Я трогала струны, брала первые аккорды, а Векша с готовностью становилась на задние лапы, запрокинув кверху морду, кружась и балансируя передними лапами, принималась с чувством подвывать в такт мелодии. Помню, особенно почему-то нравился собаке романс: «Ах, зачем эта ночь так была хороша?..» Рядом стояли домочадцы, дачники, хохотали, держась за бока, а Векша словно бы и не замечала никого, настолько бывала поглощена своим «пением».
Но если признаться честно, то моей заслуги как дрессировщика тут не было. Просто я как-то случайно обнаружила, что наша беспородная дворняга обладает удивительным природным музыкальным даром – едва заслышит какую-либо мелодию, тотчас начинает беспокойно метаться, скулить. Вот на этих ее способностях мы и строили с ней свои «номера».
А однажды я испытала себя в качестве наездницы, решила укротить… борова. Этот боров по кличке Сенька был большим, жирным и ужасно хитрым и коварным существом: чуть прозеваешь задвинуть щеколду на дверце его закутка, как смотришь – он уже в огороде. И главное, несется не куда-нибудь, не на картофельное, положим, поле, а именно на грядки с огурцами и помидорами.
Так произошло и в тот раз. Стоял теплый июньский вечер. Мы с ребятами-дачниками играли на луговине в лапту. На батарее, возле шлагбаума, уже собирались группами красноармейцы, готовились к вечернему песенному «марш-броску». (Я уже писала здесь о том, что буквально в нескольких десятках метров от нашего дома располагалась зенитная батарея – предмет неустанных воздыханий, надежд и разочарований нас, подрастающих деревенских девчонок.) Возле крыльца, опустив с коромысел на землю только что принесенные из солдатской кухни ведра, полные густых, жирных помоев, стояла, отдыхая, моя мама, о чем-то судачила с дачницей тетей Дусей. Подавая очередной мяч, я краем глаза увидела, как в проеме распахнутых ворот появился Сенька. Похрюкивая и добродушно щуря от закатного света заплывшие глазки, боров с довольным видом постоял несколько секунд на месте, затем, вихляя жирным задом, торопливо устремился в огород.
Подобрав возле канавы увесистую палку, я поспешно бросилась за ним (вспомнила, что опять забыла запереть дверцу). Однако Сенька, ловко увертываясь от палки, сумел-таки настырно проскочить на грядки. Тогда я, рассвирепев от его неповиновения и от собственной оплошности, не раздумывая, вскочила верхом на спину борова, ухватилась руками за мягкие, теплые уши.
Что тут было! Обезумевшее от страха животное огласило пронзительным воплем всю округу, выскочив на дорогу, стремглав понеслось к дому. Не в силах соскочить с кабаньей спины, словно бы охваченная каким-то странным оцепенением, я с ужасом видела, как Сенька держал курс прямо на помои. Мгновенье, и одно из ведер взлетело от мощного удара пятачка вверх, а на маме и на ее собеседнице гроздьями, будто причудливые серьги, повисли лоснящиеся от сала макароны, с волос и с платьев стекали ошлепья каши, горохового супа, размокшего хлеба.
Сенька, не переставая истошно визжать, с ходу пронесся к воротам, а я, наконец-то шлепнувшись, как куль, на землю, тут же вскочила, спасаясь от справедливого маминого возмездия, прихрамывая, стремглав побежала прятаться на задворки. И все это происходило под громовой хохот собравшихся возле шлагбаума красноармейцев, под дружный смех девчонок и мальчишек, моих товарищей по лапте.
Господи, как же я потом стыдилась показываться на улице! Особенно стеснялась и избегала военных. Ведь уже была довольно большая девица, и кое-то из красноармейцев даже оказывал мне явные знаки внимания. Мне долго-долго казалось, что любой из них, завидя меня, невольно улыбается – вспоминает тот злосчастный вечер.
Ну а какие были у меня игры? В дошкольные годы девчоночьих – почти никаких. Я росла преимущественно в мальчишеском обществе – имела трех братьев, кроме того, в доме постоянно толклись их друзья и приятели.
