Проклятие феи - Робин Мак-Кинли

– Простите, – сказала она коновалу из Туманной Глуши, – не могу понять, кого вы мне напоминаете. Глазеть непозволительно грубо, даже королевам. Особенно королевам.

Она улыбнулась, и Рози вспомнила историю, которую рассказывала ей Катриона, – о том, как она стояла в отцовской кухне и готовила ужин, когда королевские посланцы прибыли, чтобы предложить ей трон. Рози улыбнулась в ответ и присела в реверансе (не слишком неуклюже – три месяца исполнения обязанностей первой фрейлины принцессы не прошли для нее даром), не представляя, что сказать.

– Вы с моей дочерью лучшие подруги, – медленно добавила королева. – Я хочу хорошо вас запомнить, пока не смогу узнать вас лучше. Вы же будете иногда приезжать в город, чтобы повидаться с подругой, правда?

Рози кивнула, сглатывая неожиданный комок в горле.

– Да, госпожа, – вежливо прохрипела она.

– Надеюсь, мы тоже подружимся. Что-то в вашем лице… Думаю, сердце моей дочери мудро выбрало себе друга. Я бы хотела тоже стать вашей подругой, – заключила королева.

Она протянула руки, и Рози, взявшись за них, опустилась на колени и склонила к ним голову. Королева высвободила одну руку, погладила Рози по макушке и коснулась перьев меррела. В это мгновение дверь королевских покоев отворилась, и вошла маленькая круглая женщина. Рози подняла на нее взгляд.

Маленькая, круглая, пожилая, седовласая женщина. Фея. Сигил. Рози сразу же ее узнала. Узнала так, как не знала собственных родителей, потому что они были королем и королевой и она слишком много о них думала в три месяца, прошедшие от прибытия Айкора в Двуколку и до ее первой за двадцать с лишним лет встречи с ними. Узнала ее, потому что в неожиданном потрясении от этой встречи она ничем не смогла защититься от узнавания. Она вспомнила это лицо, склоняющееся над ней, – тогда ее волосы еще не успели поседеть окончательно, – склоняющееся над ней, пока она была еще слишком мала, чтобы что-то делать, только лежала в колыбели или на чьих-нибудь руках и улыбалась, а ей улыбались в ответ. Сигил.

Рози не то вздохнула, не то всхлипнула. До сих пор это все казалось ей наполовину выдумкой (три месяца ее фрейлинства выглядели особенно невероятно), и теперь она хотела, чтобы все оказалось выдумкой, раз уж ее собственная мать больше ее не помнит. Все это было – вполне возможно – огромной ошибкой с самого начала. Но она посмотрела в лицо Сигил и поняла, что это не так. Она, Рози, родилась принцессой и предпочла навеки отречься от своего происхождения. К ужасу Рози, слезы хлынули по ее лицу, и она не могла ни встать, ни отстраниться от королевы, не знающей, чью руку она держит.

Сигил тут же оказалась рядом, опустилась на колени и маленькими сухими ладошками принялась утирать ее влажные щеки.

– Ну же, ну же, милая, – нашептывала она голосом, которым, как вспомнилось Рози, пела когда-то старинные колыбельные, – всегда трудно расставаться с друзьями, а ты теряешь свою подругу так внезапно, не так ли?

Рози сглотнула и кивнула, глядя в глаза Сигил и понимая: та знает, чтó вспомнила Рози и почему она плачет. Когда слезы Рози потихоньку иссякли, Сигил взяла в обе ладони ее подбородок – когда-то, когда ей было всего три месяца, эти ладони обхватывали все ее лицо.

– Живи долго и счастливо, милая моя, – пожелала она девушке. – Живи долго и счастливо. Ты это заслужила, и я думаю, я верю, что ты можешь это получить. – Она качнула в ладонях подбородок Рози, нежно, любяще и ласково, и шепнула: – Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Рози сквозь слезы подняла на нее взгляд и внезапно вспомнила паука, который на протяжении долгих поисков двадцатилетней принцессы прятался в рукаве Айкора и, возможно, был тем же самым пауком, что висел в углу окна спальни в Вудволде, отведенной им с Пеони.

«Все будет хорошо».

Однажды королева вспомнит юную фею, которая сидела на ее постели, держала ее за руку и рассказывала о ее четырехлетней дочери. Однажды королева вспомнит, как в их первую встречу в парке Вудволда смотрела поверх плеча Пеони в глаза Рози. Волшебство не всесильно. Все будет хорошо.

Сигил поцеловала Рози в лоб и встала, и Рози снова склонила голову перед королевой, поднялась и с ее позволения тоже удалилась.

Больше Рози не видела Сигил – только мельком, на свадьбе, в отдалении, которое они обе тщательно сохраняли. А теперь они уехали: ее семья, ее прошлое, то, что могло стать ее будущим… Она встряхнулась и вздохнула поглубже.

«Из Пеони выйдет лучшая королева, – подумала она. – Она даже ладит с Осмером. И Роуленд будет ей помогать».

Ее мысли вернулись к беззаботному свисту Нарла. Конечно, счастливее всего он бывал, когда ему доставалась работа, которой с избытком хватило бы на шестерых обычных кузнецов, а сейчас, когда продолжалось восстановление Двуколки, его кузница осталась единственной в ее пределах, действующей в полной мере.

Центр Туманной Глуши как будто стал глазом волшебной бури, а в центре Туманной Глуши находилась деревенская площадь. Все предполагали, что это связано с двором тележного мастера, выходящим на площадь. Но на нее выходил и двор колесного мастера и кузницы Нарла. Какой бы ни была причина, на половину лиги вокруг, так четко, как будто кто-то нарочно отмерял, не пострадало ни одно поле, ни одно дерево, ни одна ограда или здание. Возможно, именно поэтому столь многие животные в итоге оказались там и столь многие из них стремились вернуться туда даже после того, как их отвели домой. Состояние других кузниц изрядно удручало менее удачливых кузнецов. Обычно кузнецу бывает достаточно повесить несколько остроконечных кусочков железа вокруг территории, которую он желает назначить двором кузницы, и дальше он может заниматься своим делом более или менее без помех. Но в Двуколке еще почти год после смерти Перниции кусочки железа вокруг каждой кузницы, кроме кузницы Нарла, упорно осыпались или за ночь их неизвестно кто (или неизвестно что) перевешивал. И тогда в совершенно целых кузнечных мехах образовывались дыры как раз тогда, когда они раздували огонь в горне, а сам огонь раздражающе вспыхивал или затухал, и железо, вместо того чтобы уступать ковке, ломалось, а волшебная мошка роилась так густо, что от нее отмахивались сами кузнецы.

Никто, однако, не оказался настолько завистлив, чтобы обвинить Нарла в том, что он к чему-то из этого причастен, или же в том, что он сам фея (кузнецов и одновременно фей не видели уже столько лет, что никому и в голову не приходило подобное, если, конечно, у них не было неугомонных детей, которых приходилось занимать сказками). И особенно когда выяснилось, что, если он кует заостренные кусочки железа, чтобы разметить чужие кузницы, они остаются на месте. Никто, кроме Тетушки, Катрионы и Бардера, так и не услышал полного рассказа об их путешествии к замку в пустошах за краем Двуколки.