Сильные - Олди Генри Лайон

– В смысле, ростом?

Уот моргнул раз, другой. Под его взглядом я чувствовал себя молокососом, сопливым несмышленышем. Я не знал, что такого в моем вопросе, но трижды пожалел, что спросил.

– На меня глянь, да? – предложил адьярай.

– Ну, гляжу.

Я уставился на Уота, словно решил провертеть в нем дыру.

– Теперь Эсеха вспомни. Вспомнил?

– Ну, вспомнил.

– И что?

– Ты больше.

– И всё?

– Усохший или в доспехе, ты гораздо больше. Это, наверное, из-за возраста. Эсех еще не вырос как следует.

«Войдет в года, подрастет,» – чуть не брякнул я.

– Эх, ты! – Уот дернул углом рта. – Я думал, ты умный, кэр-буу! Ну да, ты ж не адьярай… Эсех знаешь как огорчался? Твердил: «Разве я адьярай?!» Спрашивал: «В кого я такой?» Две руки, две ноги, два глаза… Урод, да? Мы его утешали: я, сестра, братья… Мама утешала. Папа утешал, когда просыпался. Любили его, да. Он в Кузне вас увидел, до меня докопался: «Я что, из них? Из этих? Не родной? Приемыш?!» Я ему: «Родной! Родней не бывает!» Не поверил. Я ему: «Брат! Люблю!» А он не верит…

Уот понурился и надолго замолчал. Я тоже молчал. В памяти эхом гремели слова дедушки Сэркена: «Я хотел рассказать о гордом мальчишке! О щенке, который родился среди матерых волков! Глупом, отважном, тщеславном щенке! Он так завидовал братьям-волкам, так хотел сделаться вожаком, что разорвался натрое! Три тени вместо трех душ! Думаешь, его убил твой брат? Его убила ревность! Зависть! Гордыня!..»

Дедушка говорил об Эсехе! Три тени – ну конечно, об Эсехе! «…его убил твой брат? Его убила ревность!» Кто из моих братьев прикончил Эсеха Харбыра? Мюльдюн-бёгё? Нюргун? Пожалуй, Мюльдюн – он с виду тихоня, а на деле вспыльчивый, в гневе себя не помнит.

Как же я раньше-то не сообразил?

А вам бы на моем месте соображалось? Схватиться с Уотом, огрести по первое число, свалиться без памяти, нахлебаться кумысу на голодный желудок… Нравится? Способствует здравому смыслу? Еще и жрать хочется – прямо абытай-халахай! Живот к спине присох. Закуской Уот не озаботился, а попросить я стесняюсь. Адьярай горюет, а Юрюну Уолану, значит, и дела нет – лишь бы брюхо набить? Нет уж, мы потерпим…

В животе протестующе забурчало. Уот понял это по-своему, потянулся к бурдюку, но я опередил его. Вспомнил поминальную песню дедушки Сэркена, спетую по Омогою, и сам наполнил кубки:

– Пусть душа Эсеха поскорей пройдет через мир духов. Пусть он родится заново – лучше, чем был. Пусть в новой жизни ему повезет больше.

– Пусть, – согласился Уот. – Хорошо сказал, молодец.

И добавил:

– Зря. Напрасно, да.

– Что зря? Зря сказал?

– Зря Эсех с твоим братом связался. Нюргун сильный, Эсех сильный. Нюргун сильнее. Рядом с ним Эсеху лучшим не бывать…

Вот и ответ. Эсеха убил Нюргун.

Как, за что?!

– Я! – Уот встряхнулся, стал чуточку больше. Сверкнул глазом, налитым кровью: – Я бы справился. Давно хотел. Ел, хотел. Спал, хотел. По нужде ходил, хотел! Самый сильный? Самый лучший? Дьэ-буо! Хочу, чтобы самый. Другие – слабаки! Скука! Нюргуна хочу! Я тебе искать помогал?

– Помогал.

Тайком я погладил свистульку – олененка, пригревшегося на груди. Уж не знаю, как Кэй-Тугут уцелел в драке, но я был рад, что свистулька висит на прежнем месте.

– Вот! А-а, буйа-буйа-буйакам! А зачем помогал?

– Зачем?

– Чтобы нашел. Тогда что?

– Ничего. Нашел, и всё.

– Ха! И всё? Ты нашел, я пришел. Ясно?

О да, мне было ясно. Куда уж яснее?

– Так чего же не пришел, а? Мы бы тебя встретили.

– Забыл, – огорчился Уот. – Беда! Забыл…

Он вскочил, схватил табурет. Разнес о стену вдребезги:

– Приду! Приду!

– И что будет?

– Хорошо будет! Хорошо! Очень хорошо!

– А Эсех? – кажется, я тоже вырос. – Эсех – хорошо?

– Эсех? Жалко. Помянем?

– Помянем.

Кумыс волной ухнул в утробу: ни вкуса, ни опьянения. Я-то думал, Уот мне по дружбе помогает найти Нюргуна, по доброте душевной. А что? Обычное дело. Попроси меня Уот его брата найти – я бы тоже помог. Почему нет? Правда, я Уота ни о чем не просил – он сам вызвался.

Я злился на Уота. Я так еще ни на кого не злился! Бывала злоба острей, бывала сильней, но не бывало злобы удивительней. Память подбрасывала воспоминания, словно дрова в костер. Вот свистулька голосом адьярая указывает мне путь к Нюргуну. Вот Уот похищает Жаворонка с Зайчиком. Душит меня в смертельных объятиях. Вместе со мной добывает младшему брату коня, гонит табун в угодьях Дьэсегей-тойона. Мы сидим ночью на его арангасе, семьями хвастаемся. Впрягшись вместо лошади, Уот тащит по песку сани с обезножевшим Нюргуном…

А вот я, десятилетний мальчишка, ровесник Эсеха Харбыра. Я вернулся домой после Кузни, и тут: адьяраи! Верхние! Скачут, несутся. К нам несутся! Мы с Мюльдюном стоим на поле для праздников. Радуемся! Праздник! Лучший праздник для боотура! Битва! Рублю, бью, крушу! Стреляю! Мало! Еще! Сильных хочу. Сильных хочу. Очень сильных хочу!

Очень-очень хочу!

До седых волос, до самой смерти мне не разобраться, на кого же я злился в тот миг: на Уота Усутаакы или на Юрюна Уолана?

3. Три слова как одно

– Слово дашь? – спрашивает Уот.

– Какое слово?

– Честное. Что убегать не будешь.

– Это не одно слово. Это три слова.

– Три как одно. Дашь?

Я молчу. Куда мне бежать? Одному, без детей дяди Сарына? Да я от стыда сгорю! Уж лучше сразу в Елю-Чёркёчёх, в огненную речку! Жаворонка теперь не увести – Уот с нее глаз не спустит. Ну ладно, гла́за. Один у него глаз, вот его и не спустит. А Зайчик и раньше не больно-то уводился…

– Цепь? – Уот наблюдает за моими тяжкими раздумьями, сочувствует, обеими пятернями чешет затылок. – Не хочу родича на цепь сажать. Мы ж теперь родные, кэр-буу! Славный ты парень, нойон-богдо[100]. Слабак, простак, честняга. Я тебе верю. Дашь слово – гостем будешь!

Ну да, а не дашь – сядешь на цепь. Чудесный выбор, заманчивый: и то нравится, и это. Прямо не знаю, на что соглашаться! Слово – та же цепь, еще и покрепче выйдет.

– Не буду убегать.

– Слово?

– Слово.

Выбрал. И что, легче мне стало? Да ни капельки!

– Гость! Родич! Люблю, кэр-буу! – ликует Уот. – Гость в дом – радость в дом! Свадьбы гульмя гуляем! Кумыс от пуза пьем!

Хлюп! – и чороны полнехоньки. А передо мной сидит прежний Уот: весельчак, балагур. Ухмыляется во всю пасть, скалит желтые клыки. У меня же все наоборот. Словно это мой брат погиб… Типун мне, дураку, на язык! Все три души́ как стая ворон обгадила. Давно ли сам орал: «Гость в дом – радость в дом!» Ай, я умница, ай, хитрец, спаситель-вызволитель…

– Первая здравица – за дорогого гостя!

– Я, значит, твой гость?

– Гость? Ты? Нет!

– А кто же?

– Дорогой гость, кэр-буу! Вот кто ты!

– А дочка Сарын-тойона? Она кто?

– Невеста! Невеста моя! Свадьба-свадьба-свадьба!

Странное дело, но боотур во мне лишь едва шевельнулся. «Невеста! Свадьба!» Еще вчера я бы от таких слов драться полез, даром что Уот меня со второго раза точно прибьет. Юрюну-боотуру и на жизнь плевать, и на смерть, лишь бы тумаков врагу отвесить. А теперь что? Не плевать?

– Я – дорогой гость. Верно?

– Верно!

– Я с тобой за столом сижу, верно?

– Верно! Буо-буо!

– А невеста где сидит? В подземелье?

– В подземелье! А-а, буйа-дайа-дайакам!

– Гость за столом, невеста в подземелье? Боишься – сбежит?

– Не боюсь! Не сбежит!

– Вот и я думаю: куда ей бежать? Почему же ты невесту в подвале держишь? Почему не в доме? Неправильно это, Уот. Нехорошо.

– Правильно, хыы-хык! Хорошо!

– Ну где же правильно?

– Везде! У Уота голова – во! Как котел. Варит!

– Точно варит?

– Точно! В подвале плохо, да?

– Плохо.

– Ай, молодец! Умный! Сидит невеста в подвале, горюет. Горюет, а?