Боем живет истребитель - Николай Скоморохов

Надо принимать решение. Смотрю на часы – скоро 16.00. Совсем немного времени до наступления темноты. Значит, никто другой не сможет выполнить задание.

Будь что будет – надо лететь…

Над линией фронта следил за воздушной обстановкой, наблюдал за землей и тщательно работал с картой. Мне никто не мешал – небо было чистым. С хорошими данными вернулся домой. Был уверен, что заслужу похвалу. Но, вопреки ожиданию, получил выговор. Оказывается, Кубарев вначале не выдержал направление разбега, а потом у него перегрелся мотор из-за забитого грязью радиатора.

– Вот такие необдуманные решения и приводят к жертвам, – сказал мне Микитченко. – Истребителю, да еще молодому, рискованно одному ходить на задания.

Опять я попал впросак. До каких же пор это будет?

А командир полка между тем запомнил, что данные были доставлены мной точные. И через несколько дней мне поручают совершить полет на разведку в район Туапсе в качестве ведущего. Ведомый – Сергей Шахбазян.

Эх, знать бы заранее, чем закончится этот полет!

В районе Туапсе мы с Сергеем увидели девятку «юнкерсов», заходивших бомбить город и корабли, стоявшие на рейде.

Как быть? У нас четкое задание-разведка. Исчерпывающая инструкция: в бой не вступать.

Скрепя сердце проходим мимо.

А фашисты уже начинают изготавливаться к бомбометанию. Внизу наш город, наши люди. Я же никогда не прощу себе, если дам этим гадам отбомбиться…

Разворачиваю машину в сторону «юнкерсов». Бросаю взгляд назад – Сергей идет следом.

Вместе врезаемся во вражеский строй, стреляем из всего бортового оружия. Оба не думаем о том, чтобы кого-то сбить, только бы не дать им прицельно отбомбиться.

Мы своего достигли… «Юнкерсы» рассыпались в разные стороны, бомбы их посыпались в море, но не на город. Один самолет даже задымил, не знаю от чьей очереди, однако ушел.

Разделавшись с бомбовозами, вспомнил, что надо провести разведку. А времени в обрез. Проскочили в направлении к Краснодару, кое-что посмотрели, нанесли на карту – и назад.

На земле, пока шли на доклад, договорились с Сергеем: о бое – ни гу-гу, скажем, что в районе разведки неважная погода, мало раздобыли сведений.

Заместитель начальника штаба весельчак майор Бравиков выслушал нас, неодобрительно покачал головой:

– Не густо, но и не пусто, в следующий раз будет наваристее…

По дороге на отдых нас встретил Евтодиенко. Строго спросил:

– Вели бой?

– Кто сказал? – вырвалось у нас.

– Оружейники. Вы почти все снаряды израсходовали.

Мы опустили очи долу. Глупцы! Ну, будет головомойка…

Где-то около двенадцати ночи меня будят:

– Скоморох, к командиру полка…

Все, теперь держись!

Вопреки ожиданию Мелентьев был спокоен, деловит.

– Звонят из штаба. Спрашивают, кто разогнал над Туапсе девятку «юнкерсов». Сегодня там было три наших пары. Не знаешь, кто бы мог это сделать?

– Никак нет, не знаю, товарищ майор!

– Тогда иди продолжай отдыхать.

Утром Мелентьев вызвал меня снова.

– Чего же ты скрываешь, Скоморохов, что вели бой?

– Так нам же нельзя было в него ввязываться…

– Ладно уж, победителей не судят. Вас благодарят жители Туапсе и моряки. Они говорят, что вы сбили одного «юнкерса».

– Нет, только подбили.

– Ну что ж, молодцы! Сегодня комиссар расскажет о вас всему полку…

Переменчиво счастье воздушного бойца. Мы убеждались в этом много раз. Иной раз делаешь все, как учили, как требуется, – попадаешь в немилость. А бывает, как случилось у нас с Шахбазяном, и ходишь в королях.

Но как бы там ни было, а мы, молодые, чувствовали: набираемся сил, крепнут наши крылья.

В первой половине января черноморская группа Закавказского фронта приступила к осуществлению операций «Горы» и «Море».

Этот период ознаменовался для меня памятным событием – первым сбитым самолетом.

Дело было так. С Евтодиенко вылетели на прикрытие наступающих наземных войск.

Мы внутренне собрались, приготовились к встрече с противником. Я уже чувствовал себя несколько свободнее, прежней неприятной скованности и нервозности не испытывал. Мое лицо, которое я то и дело видел в зеркале, уже не было перекошенным от напряжения. Мало того, я научился умело уклоняться от огня противника. Скажем, стреляет «мессер» слева – ныряю под него. Теперь тот, что справа, стрелять не будет – в своего попадет. Иногда я просто нырял под первую трассу, тогда вторая обязательно проходила надо мной.

Рассказывал об этом товарищам, они посмеивались в ответ: мол, тоже еще тактика! Но когда выяснилось, что, несмотря на все перепалки, в которые я попадал, на моем самолете еще не имелось ни единой пробоины, – насмешки прекратились.

После первых неудач понял я одну немудреную истину: летчик в воздухе, как водитель на улицах большого города, должен быть осмотрительным и расторопным, иначе все будут мчаться мимо, а ты – торчать на месте. Тебя обойдут даже те, кто гораздо хуже владеет машиной. А нам недоставало именно такой напористости.

Под нами – Лазаревская. Углубляемся километров на двадцать пять в сторону гор. Внизу ожесточенный бой, в воздухе – спокойно. Неужели так никого и не встретим? А что это чернеет вдали? Может, показалось? Иначе Евтодиенко увидел бы тоже… Нет, он не видит – точка чернеет как раз в секторе, неудобном для просмотра ведущим.

Я уже ясно различаю контуры «фоккера». Прибавляю обороты, выхожу чуть вперед, чтобы обратить на себя внимание Евтодиенко. Вижу его красивое, с черными бровями лицо. Показываю: немец! Он отвечает по радио: «Не вижу, атакуй, прикрою».

Я давно мечтал о встрече один на один с врагом. Но как-то не получалось – то прикрывал ведущего, то отбивался от «мессеров». И вот этот момент пришел – мой командир предоставил мне свободу действий, сам стал на прикрытие. Сейчас будет первая схватка. Чем она закончится?

Нас, конечно, двое. Но это же проклятущая «рама». Мы знали: если сразу ее не сразишь – потом трудно управиться.

Володя всем своим поведением как бы напутствовал меня: дерзай!

Захожу в атаку сверху, сзади. ФВ-189 растет, растет в прицеле – пора открывать огонь. Жму гашетки – мимо. Расходимся метрах в двадцати. Иду на косую петлю, не выпускаю «раму» из поля зрения. А она, развернувшись, ухитрилась пристроиться в хвост Евтодиенко. На полной скорости захожу фашисту в лоб, бью по нему. От «рамы» что-то отлетает, она у меня на глазах вспыхивает. Но еще держится в воздухе. Начинает уходить, отбиваясь теперь от Евтодиенко. Видимо, немец решил, что я уже свое сделал, ушел в сторону.

Но я не выпускал из своего поля зрения оба самолета. Снова завернул косую петлю, вышел прямо на «раму» и дал очередь по бензобакам. Клевок. Шлейф дыма. Удар о скалы.

Неописуемая радость охватила меня. Я что-то закричал, бросил машину туда-сюда, взвился почти свечой в небо.

А Евтодиенко, мой бывалый командир и надежный товарищ, ходил в это время чуть в сторонке и стерег меня. Он уже знал, что многие погибали именно в порыве беспечной радости от первого боевого успеха, и смотрел в оба.

На земле он сказал Микитченко:

– Скоморохов уже сам может учить других воевать…

Я при этих словах страшно смутился, понимая, что меня перехваливают, но все же слышать такое было очень приятно.

Тронуло меня поздравление механика – старшего сержанта Мартюшева:

– Мне ни разу не приходилось еще латать дыры на нашем самолете. Я знал, что вы скоро вернетесь с победой. Поздравляю, командир, от всего сердца…

Мартюшев – уважаемый в эскадрилье человек, мой друг и наставник в житейских делах. Тридцатисемилетний сверхсрочник, он в свое время летал стрелком-радистом с В. Судцом в Монголии. Его оценка для меня многое значила.

На войне смена настроений происходит с невероятной быстротой. На второй день не вернулся с задания Коля Аверкин. Его все ценили за сердечность, душевность, веселый нрав. Он всем был нужен. И вдруг Коли не стало. В столовой остался нетронутым ужин, никто не прикасался к его аккуратно заправленной койке. Не хотелось верить в гибель Аверкина. И утром он явился в полк после недолгой, но по-своему удивительной одиссеи.

Его сбили «мессеры» в сорока километрах от берега. Он на парашюте благополучно приводнился. Несколько часов болтался среди холодных волн. А вечером, когда окончательно окоченел, вдруг в сумерках увидел всплывшую акулу. Его охватил неимоверный страх. А акула преспокойно приблизилась, на ней вдруг появился человек.

– Кто ты, отзовись! – раздалось по-русски. Аверкин сообразил, наконец, что это подводная лодка, но чья – не поймет. Вытащил пистолет. А с лодки снова:

– Греби сюда, нам некогда волынку тянуть…

Вот это – «волынку тянуть» и успокоило Аверкина. Свои!

Забрали его подводники, обсушили, обогрели, накормили, чаем напоили и на берег высадили.

Все бы подобные истории так заканчивались! Мы вспомнили о Полякове, Девкине. Надежд на их возвращение уже не было.