Бригада - Юрий Черняков

И к нам повернулся. Что, мужики, не нравится? — спрашивает. Еще хуже не понравится, это я обещаю… А сам будто от удовольствия руки потирает. Кровью харкать будем, а не уйдем. И смотрит так, как только смотреть умел, когда в кураже был. Потому что все, дальше уже некуда нам с вами отступать. И всех нас к чертовой матери разогнать надо! Не умеем работать — вот что я вам скажу. Тут Рыжий, как всегда, в бутылку полез. А мы при чем? спрашивает. Конструктора напутают, а мы за них расхлебывай? И другие загомонили, как, мол, так, всегда все делали как надо. А Главный еще хлеще. Дерьмо вы, а не слесаря. Халтурщики. За что вам только деньги платят! И еще по-матерному добавил. Да я бы, говорит, разогнал вас давно, безрукие! Тут уж и меня заело. Тоже, помню, раскричался, руками махать стал. Потом плюнул и к выходу повернулся. И ребята за мной.

А Главный как гаркнет: стоп! Я еще никого не отпускал! Ты что, Алексеич, на фронте тоже, если ротный матюкнет, из окопов уходил, а? А ну кто мне скажет, почему мы немца победили? Ну-ка ты, Пономарев, у тебя глотка самая луженая, скажи, почему мы Гитлера раздолбили? Рыжий почесался, на меня смотрит. И замямлил: ну, да ну, да это, да еще это… Верно, Главный говорит, как с трибуны, по-писаному выступаешь. А кто еще скажет? Ну-ка, ну-ка? Кто еще мне одну главную причину назовет? Молчите? Тогда сам скажу. Разозлились мы, русские, очень. Да не на немца… На него чего злиться. На себя! Французы и англичане на Гитлера очень злы были, да что толку. На себя мы разозлились, вот в чем дело. Верно я говорю? Алексеич, верно я говорю? Вот так… Помнишь, как в сорок втором каждый волком выл от злости этой? Да что ж это такое?.. Да сколько ж можно, а? Чтоб этот фриц нашего русака пересилил? Да чтоб фашист этот нашего большевика в дугу согнул? Да сколько ж можно? И вот когда каждого — и кто в окопе сидел, и кто в штабах операции разрабатывал, и кто в тылу танки и самолеты строил — злость такая проняла: да неужто мы лучше «мессера» истребитель не сделаем? И сделали! И лучше и больше. Вот так, мужики. Так уж мы, русские, устроены. Здорово разозлиться нам надо, чтоб дело большое сделать… Мне сейчас злые нужны. Очень злые. Не на конструкторов и ученых. На себя! Это ж надо сколько миллионов, страшно сказать, мы здесь зазря сожгли! Вон оно лежит. Ждет вас! Неужто не одолеем?.. Ну, завел я вас, а? Или еще добавить? Видели, как ваш Николай Иванович задергался-то? Вот так… А не сделаем — самое нам с вами место в артели инвалидов. Детские соски делать. Такие дела, мужики… Очень важно это. В Кремле сегодня спать не будут. Это я вам точно говорю. Или мы американцам нос утрем, или… В общем, все, за дело…

Я его эту речь до сих пор помню. Как и те двое суток. Жара стояла, как назло. Решили работать прямо через люки, вниз головой, не разбирая изделия. Время поджимало. И сейчас иной раз, веришь, ночью снится. Провода, провода всякие, разноцветные, пайки, катушки, лампы эти… Так во сне и работаю. Этот проводок пинцетом отожмешь, паечка блеснет, ты ее паяльничком аккуратненько, а соседские проводки оправкой пластмассовой отгородишь, чтоб не дай бог изоляцию не поджечь или распаять… И вот висишь вниз головой, в глазах круги красные, лицо кровью наливается, дышать тяжело… А вылезти нельзя: ждешь, когда олово потечет, чтоб сразу проводок освободить. В голове шум волнами, и вот видишь — олово уже задергалось, заблестело, тут не зевай, смотри в оба, не дай бог на соседние пайки натечет… И все, вся работа насмарку. Потом вылезешь, тампоны из ушей, носа вытащишь, легче дышать сразу делается… Тампоны зачем? А как же! А если пот или кровь из носа туда, на контакты, капнет? Электроника штука тонкая. Одна капля — и все, вся работа насмарку… Кое-как отдышишься, тампоны из ваты новые скатаешь и снова лезешь. Меня только Горелов подменял. Сашке я как себе доверял… Рыжий, правда, обижался, но уж тут не до него было. И то как-то, смотрю, Сашкины ноги из люка торчат и не шевелятся. Уже минуты три прошло как залез. Вытащил его, а у него лицо посинело. Водой побрызгали… Ничего, оклемался. И сразу опять полез. Я его назад. Погоди, Сашка, отдыхай. Моя очередь. А у него глаза, смотрю, дурные совсем уже сделались. Оттащили мы его подальше, уложили… Намучились мы с этими усилителями… Легко сказать перестроить… Ерфилов-то поставил их в лучшем виде и быстро. А регулировки эти чего стоили?.. Торчишь в этом люке, кряхтишь, в глазах уже плывет все, а отвертку не выпускаешь. А Главный все свое талдычит. Ну Алексеич, ну дорогой, ну еще чуток поверни. Влево… вправо… Ну все, отдыхай… Вылезешь, сядешь на корточки, а они у осциллографа столпились, вздыхают: нет, не то. Главный подойдет, присядет рядом. Алексеич, еще, говорит, надо конденсатор один поменять. Глубину обратной связи еще бы изменить. Видишь, на осциллографе пучок этот треклятый, никак его не уберешь… Лезешь опять. Тампоны из ушей вытащил, чтоб слышно было. Алексеич, ты в параллель ему такой же подпаяй, в параллель, сейчас подадим. Теперь покрути… Вот-вот… Нет, теперь убавь… Теперь прибавь. Лежишь, не шелохнешься, каждый палец, как у пианистов, занят. Этим конденсатор придерживаешь, этим резистор, этим пинцет и отвертку держишь. Только зубы свободны. В зубы другой конденсатор возьмешь, потом его пальцем перехватишь и туда его, к первому, в параллель. Опять не то… Отдыхай, Алексеич… Сядешь на закорки и уснешь… Потом тормошат. Глянешь на них, и страшно делается. Рожи у всех почернели, глаза впавшие… А Главный, откуда только силы у человека берутся? Врешь, говорит, сделаем! А сам и за слесаря и за оператора… Потом я вроде стал сознание терять. А может, засыпал так, не знаю… Есть-то почти ничего не ел. Обед привезут, а ничего в горло не лезет. Возили за тридцать километров. Все уже прокисшее. Главный больше всех ругался. Он термоса схватил и прямо в ворота выбросил. И солдата, что привез их, взашей вытолкал. Потом самый главный интендант приехал. С походными кухнями, с молоком сгущенным, шоколадом.

Раз не выдержал я и слезу пустил. Самым форменным образом. Только-только я до двойного триода, помню, дотянулся, надо было ножки его отпаять и на магнитный усилитель провода перекинуть — полдня ковырялся, все проводки перебрал, пока до него добрался, — а меня вдруг за ноги схватили и выдернули из люка, как редиску из огорода. Думали, я там сознание, как Сашка, потерял. Я на цемент сел, слезы текут, остановиться не могу… Что ж вы, подлюки, наделали, а? Ведь я полдня туда добирался, уже в руках держал, уже распаивать начал, а теперь мне что же, все сначала начинать? Чистая истерика сделалась. Главный испугался, сел со мной рядом, обнял. Да ты что, Серега, успокойся, да у тебя ж вон кровь из носу хлещет! Мне ж твое здоровье дороже всех изделий! Да пропади они все пропадом! И на Николая Ивановича давай орать: ты что наделал? Ты почему мешаешь ему работать? Мало ли что тебе показалось! Он тебе не барышня кисейная, чтоб в обморок падать, он всю войну прошел! И опять ко мне. Ну, Серега, ну еще чуток, а? Ты ведь молодец, Серега, и ребята твои орлы. Таких, как вы, во всем мире нет. Ну еще чуть-чуть. И отдыхай… Я снова полез. Шатаюсь, а лезу. Рыжий крик поднял: не лезь туда, Алексеич! Давай я! Что ж это такое, кто это такие сроки нам дает? Пусть, кричит, кто сроки давал, тот и делает. Главный красный сделался, как рак, выкатил на него глаза, вон, кричит, чтоб духу твоего здесь не было! И по-всякому его стал костить. Ну, я-то позволить этого не мог. Это уж и меня касалось. Если он уйдет, говорю, я тоже уйду. Главный сразу остыл. Рукой махнул. Будто мне, говорит, больше всех надо. Не на меня работаете… Хоть все катитесь отсюда. Сам все сделаю! Вот так мы базарим, время теряем… Один Николай Иванович, будто его это не касается, осциллограф свой крутит, записывает. Потом сам полез в люк, подкрутил там что-то и опять к осциллографу. Вот так уже лучше, говорит, значительно лучше! Молодец, Сергей Алексеевич! Главный — да ну! И к нему сразу кинулся. И все сразу — инженеры какие были, слесаря — к осциллографу бросились. Николай Иванович встал, место Главному уступил, смотрите сами, говорит. И к Рыжему подходит. С самого пот градом, но держится.

Что вы, Виктор, зря нервничаете? — спрашивает. Это начальству за его переживания большие оклады положены, а вам совсем за другое платят. Ну а что касается сроков, то никто их с потолка не назначал. Газеты читаете? Знаете, наверное, какое через несколько дней открывается совещание? Так вот мы здесь для наших дипломатов козырного туза готовим. Сделаем наше изделие, запустим его в заданный район — вот тогда с нами сразу по-другому заговорят. Они только такие доводы во внимание принимают… А без нашей работы нынче любая дипломатия гроша не стоит. Так что вы эти разговоры оставьте… Дипломаты ваши гайки крутить не будут. Не умеют они этого. И вас на их место не посадишь. Там криком никого не возьмешь. Так что мы все здесь не просто так работаем, чтоб изделие сдать и деньги за это получить. Мы с вами важную дипломатическую миссию выполняем. Так бы сразу объяснили, Пономарь заговорил, а то сроки, как прокурор, дают непонятно почему, никто толком объяснить не может… Я его подталкиваю, ладно, ладно, дипломат, шевелись, лезь теперь ты в изделие, мы-то с Сашкой все, дошли уже, не бойся фрак-то испачкать…